Каково ваше мнение о творчестве великих японцев прошлого века — Куросавы, Кобаяси, Одзу? Есть ли у вас любимые японские авторы?

Я слышал много об этой картине, когда она вышла в России. Фильм 83-го года. Но я был в армии. А потом я посмотрел её впервые в Японии. С английскими субтитрами. Была большая студенческая делегация, секта Муна нас приглашала, мы эту секту довольно быстро раскусили, довольно скептически о ней отозвались. Но у нас была возможность посмотреть Японию, погулять по Токио, поговорить со многими интересными людьми, встретиться с бывшим премьером японским. Ну и заодно была у нас возможность там смотреть телевизор. И вот ночью в телепоказе или на каком-то киноканале я посмотрел «Легенду о Нараяме». По-японски с английскими титрами. И поскольку это был совершенно чужой мир, совершенно чужое пространство, я…

Сама же идея «Расемона», по-моему, довольно простая. Она, как и рассказ Акутагавы «В чаще», сводится к тому, что объективная истина недостижима, во-первых. Ну а во-вторых: при снимании всех и всяческих масок, при срывании их, мы можем действительно договорится до того, что нет ни добра, ни правды, а есть только, условно говоря, женщина, чья похоть стремится к разбойнику. Вот есть такое царство тотальной мерзости и каждый из нас останавливается на том уровне, на том покрывале, которое удобно для него. Кто-то думает, что он срывает все маски, отказывается от всех конвенций и в известной степени прав, конечно, Ленин, когда говорит о том, что Толстой и есть срыватель всяческих масок. Толстой пытается…

Ну, видите, Осима — он вообще человек таких непримиримых противоречий. Мой любимый кадр из «Империи чувств» — когда, помните, идет такой бедный Эрос, а навстречу ему браво марширует такой бодрый Танатос, когда идет измученный любовью вот этот герой, совершенно как тень, а навстречу ему браво идут солдаты, самураи новой войны. Это блистательный эпизод. И не только «Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и с мест они не сойдут», но и Эрос, и Танатос находятся в таком же противоречии, и Эрос также угнетен, и также беспомощен на фоне бравых здоровых сил уничтожения. И умные, и дураки также, в общем, непримиримы и с места не сойдут.

Мир Осимы вообще стоит на неразрешимых противоречиях.…

Нет, это не так. Тут, понимаете, у меня не так много времени, и я довольно быстро понял, что мне не надо смотреть эту картину. Тут в чем проблема? Есть даже не то чтобы проклятие славного имени, которое ты носишь и которому ты обязан соответствовать. Бывает действительно трагедия, когда есть амбиции немереные, но совершенно нет художественного таланта. 

Все, что делает Алексей Герман-младший, может быть умно и достойно, даже иметь антимилитаристский пафос, которого там, правда, по-моему, нет. Но это мое мнение. Но это неталантливо, это ослепительно неталантливо, это лишено того дуновения гения, которое было в картинах Алексея Германа-среднего, и которое иногда (не всегда)…

Ну это проще простого, потому что чем сильнее гнет архаики и чем сильнее хвост этой архаики лупит по стенам, чем сильнее хвост этого дракона, тем, как правило, трагичнее противостояние, тем отважнее и отчаяннее модерн. Посмотрите на чрезвычайно сходные судьбы Кафки и Акутагавы. Два модерниста, которые находятся с традицией в таких сложных, мучительных противоречиях, так страдают от чувства вины. И для Куросавы, который, собственно, на экранизациях Акутагавы и сделал себе имя, на «Воротах Расемон», для него в наибольшей степени проблема конфликта, не скажу, долга и чувства, а архаических представлений о культуре и модерна,— для него она наиболее мучительна.

И собственно, все его…

Да вот она о том, как мне представляется, что человек ничего не может осудить, человек всё должен понимать. Это вещь о том, что есть ситуации в жизни, с которыми человек справиться не может — в частности, ситуация старения, ситуация взросления детей, ситуация «пустого гнезда», когда дети разлетелись, а ты приезжаешь в гости и оказываешься им в тягость. Это нельзя исправить. В жизни есть вещи, которые неисправимы: иногда одиночество, иногда несчастная любовь, иногда взросление детей. И надо с достоинством из этого выходить, не пытаться их изменить, а с достоинством, с уважением глубоко и серьёзно это воспринимать. Вот «Токийская повесть», по-моему… Да и потом, знаете, она ничему не учит. Это…

Я в предисловии к этой книжке «Страшные стихи» пишу, что страх — это лирическая тема, не хуже всякой другой. Но и садо-мазо — лирическая тема, не хуже всякой другой. Это то же самое «Odi et amo», только в таком, если хотите, более вульгарном преломлении, более плоском варианте. А почему об этом не писать? Главный поэт русского садо-мазо — это Брюсов, об этом точно писал Ходасевич, у которого тоже есть эта тема в «An Mariechen», и по-моему, слабее, чем у Брюсова. Лучшая такая садомазохическая поэма в русской литературе — это «Египетские ночи», не только Пушкина, а гениальное, по-моему, конгениальное её продолжение у Брюсова. Я считаю, что это вообще лучшее, что Брюсов написал в жизни.

Ну, эта тема…

Знаете, это пророческая картина — в том смысле, что человек архаической культуры, попадая в мир, или во всяком случае, контактируя с людьми более современными, обречён. Казалось бы, архаика — она такая живучая, она такая вечная, а вместе с тем она очень хрупка и уязвима в мире современных людей. Вот это парадокс, но этот парадокс есть. Это есть у Дорис Лессинг в «Пятом ребёнке». И особенно наглядно, пожалуй, это у Пескова в «Таёжном тупике».

Архаические люди почему-то умирают — непонятно, по непостижимой причине, как бы инфицируясь какими-то новыми инфекциями,— они почему-то гибнут после столкновения с новым миром, после столкновения с новизной. И в этом смысле Дерсу Узала, он гибнет…

Да всё там написано! Там дух умершего всё рассказал! Но дело в том, что он не буквально следует новелле Акутагавы. В новелле Акутагавы всё, кстати говоря, написано очень отчётливо. Если уж где и есть такое построение, где постоянно слой за слоем снимается ложь и в конце оборачивается кочерыжка какая-то, из романов, которые я знаю, это стайроновский «И поджёг этот дом» в гениальном голышевском переводе, насколько я помню. А что касается такого построения в русской новеллистике, то это довольно любопытный рассказ Веллера «Колечко». Когда ранний Веллер любил экспериментировать с западной новеллистикой, перенося её на русскую почву, он решил написать русскую акутагавскую новеллу. Вот там…

Сегодня (вот спасибо за подсказку) буду об этом говорить подробно, потому что это ахматовская такая анкета, не очень подробная, не разжеванная, а на чистой интуиции. Конечно, кошка — символ своеволия, собака — символ долга и послушания. Об этом мы поговорим. Как поговорим и о том, что, помните, различие взглядов человека… точнее, на человека собаки и кошки. Взгляд собаки: «Ты кормишь меня, потому что ты бог». Взгляд кошки: «Ты кормишь меня, потому что я бог». Здесь большая довольно разница. Вот об этом поговорим.