Кнут Гамсун, кроме «Голода», в общем, ничего особенно хорошего-то и не написал. Для общего ренессанса скандинавской литературы, понятно, чем вызванного, всегда противоречие модернизма и архаики особенно интересно там, где архаика сильна. В Скандинавии эта полемика очень отчетлива. Но Кнут Гамсун на фоне того же Стриндберга, мне кажется, писатель очень и очень посредственный. Ну ребят, ну серьезно — попробуйте сегодня прочитать «Мистерии». Это просто такая тоска!

Кнут Педерсен, он же Гамсун, был, наверное, выдающийся для своего времени новатор, но после «Голода»… Да и то, знаете, Лидия Гинзбург правильно писала: «После блокады муки, описанные в «Голоде», перестают впечатлять».…

Что касается мизогинии Стриндберга. Стриндберг — это редкий случай душевной патологии гения, которая не сказалась на художественных способностях. Хотя Стриндберг был явно безумен — уж это документированная вещь, во всяком случае, припадки безумия на него находили,— он, при этом, сам четко понимал, что с ним происходит, и «Исповедь безумца» — это вполне точный автодиагноз. А Стриндберг как раз гений, один из основателей символистской, а позднее и экспрессионистской драматургии, и «Фрекен Жюли», одна из величайших, на мой взгляд, пьес мировой драматургии. И «Соната призраков» — тоже гениальная пьеса. Стриндберг — гений, и не зря его так любил Блок.

Что касается мизогинии — здесь…

Это интересная мысль. Я бы говорил, наверное, о том, что это общие влияния, которые сказались и на Андрееве, и на Грине. Конечно, Грин Андрееву не подражал, они совершенно по-разному видели мир. Влияние общее — это прежде всего влияние скандинавской прозы и драматургии: влияние Гамсуна и в огромной степени Стриндберга (наверное, в наибольшей), отчасти Ибсена, наверное. Это, конечно, влияние немцев, таких как Гауптман. Что касается «Серого автомобиля», то ведь это такая кинематографическая вещь. Я думаю, что здесь есть определённое влияние скорее кинематографа, каких-то киноштампов.

Можно, конечно, сказать, что такие рассказы Андреева, например, как «Он», влияли на Грина. Но,…

Мне кажется, всегда полезно обсудить, какие черты в творчестве того или иного автора приводят к его присвоению не самыми приятными общественными силами. Если такой разговор был возможен о Ницше, если такой разговор был возможен о Хайдеггере, я не понимаю, почему такой разговор не возможен о Бродском. Я думаю, что мы с вами наблюдали очень трагические примеры, когда поздние, не вполне адекватные реакции крупных писателей портили их биографию навеки. Ну да, Бродский написал «На независимость Украины» и не захотел этого скрывать. Ничего страшного. Гамсун вообще поддержал фашистов.

Мой любимый писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский расплачивается не всю жизнь, а всю смерть за то, что он…

Естественно, прозаик. Я не настолько знаю итальянский, чтобы читать его в оригинале, а поэзия в переводе, мне кажется (и мало его переведено, кстати), по-моему, не имеет смысла. Я не могу сказать, что я высоко оцениваю его творчество, что прямо вот уж очень высоко. В конце концов, заблуждения Габриеле Д'Аннунцио отчасти перечёркивают его творческое реноме, хотя это заблуждения естественные. Для писателя, живущего в иерархии ценностей культурных, всегда естественна тяга к иерархиям социальным. Он соотносит себя с властью, потому что он и сам власть, во-первых; и во-вторых — потому что тяготеет к соблюдению иерархических условностей. Так что путь Габриеле Д'Аннунцио, как и пусть Кнут…