Что касается мизогинии Стриндберга. Стриндберг — это редкий случай душевной патологии гения, которая не сказалась на художественных способностях. Хотя Стриндберг был явно безумен — уж это документированная вещь, во всяком случае, припадки безумия на него находили,— он, при этом, сам четко понимал, что с ним происходит, и «Исповедь безумца» — это вполне точный автодиагноз. А Стриндберг как раз гений, один из основателей символистской, а позднее и экспрессионистской драматургии, и «Фрекен Жюли», одна из величайших, на мой взгляд, пьес мировой драматургии. И «Соната призраков» — тоже гениальная пьеса. Стриндберг — гений, и не зря его так любил Блок.
Что касается мизогинии — здесь сложная история. Она немножко как-то связана с Вейнингером. Символистам очень часто было присуще недоверие к женскому, потому что они путали символический план с реальным. На символическом плане, что мы можем читать, скажем, у Вейнингера в «Последних словах», книге, которая на меня когда-то произвела впечатление оглушительное и очень страшное, потому что это уже хроника безумия; Вейнингер решил составить классификацию всех вещей по признаку их самостоятельности или зависимости. Культура женственная, женская — зависима, женственное вообще зависимо от мужского, это культура слабости. Собака зависит от хозяина, и поэтому его все время преследовали призраки собачьего лая. Вот ветер — повелевает, деревья — зависят, и так далее.
Ну, эта тотальная классификация уже выдает безумца, и, кстати, на последней фотографии Вейнингера мы видим ужасное лицо безумца. В 23 года застрелиться, он сам написал: «Я убиваю, чтобы не стать убийцей»,— это тоже безумие. Вот эта идея женоненавистничества, идея ненависти к женскому началу как к началу непоследовательному, рабскому, изменчивому, предательскому,— она способна довести до безумия. До фашизма довела она, например, Гамсуна. Потому что у Гамсуна некоторый элемент женофобии, недоверия к женской природе есть. А у Стриндберга это было подкреплено трагическим довольно личным опытом, и, конечно, сходящий с ума на темах модерна, на темах секса и патологии XIX век, конец XIX века, очень способствовал такому безумию: убийству из ревности, массе патологий, с этим сопряженных. Отчасти это последний бунт мужского начала против освобождающегося, получающего свободу женского. Потому что женщина — да, она обретает свободу, она действительно эмансипируется, и в последних своих судорогах мужчина-хозяин начинает её проклинать. Он видит в ней угрозу миру, чуть ли не угрозу цивилизации. У Стриндберга это была явная патология, но надо сказать Стриндбергу большое спасибо за то, что он нашел в себе силу и волю об этом написать, это зафиксировать. Кстати говоря, среди молодых читателей Стриндберг сегодня в большой моде. И это, отчасти,— ещё один показатель краха стареющего мира, его кризиса, появление нового мира. И, конечно, это сопровождается судорогами и страхами, это естественные вещи. Потому что не верить в женское начало — это нормальная черта такой ограниченности, страха перед непредсказуемостью мира. Там, кстати, у Вейнингера, ещё море было символом женского начала, потому что оно волнуемо ветром, ну и так далее. Это классический пример такого мужского безумия за жаждой тотального контроля.