Я боюсь, что у ребёнка сказки Астрид Линдгрен не должны вызывать такого эмоционального напора. Астрид Линдгрен была взрослым писателем. Очень важная вещь: Астрид Линдгрен писала для нас, для взрослых. Дети любят «Карлсона», любят «Пеппи», а вот «Калле Блюмквист» и в особенности «Расмус-бродяга» и «Братья Львиное сердце»… Астрид Линдгрен — продолжательница скандинавской религиозной традиции, традиции довольно депрессивной прозы. Это Сельма Лагерлёф… Отдельной темой было бы проследить у неё ибсеновские корни, гамсуновские, ведь первая норвежская настоящая взрослая сказка — это «Пер Гюнт».

Я не могу не плакать, перечитывая «Пера Гюнта»! Когда я дохожу до финала, когда Сольвейг…

Понимаете, какая штука? Норвежская, шведская, в целом скандинавская литература в XX веке переживала примерно то же, что переживала и русская: это было воспроизводство гениальной вспышки на рубеже веков более простыми средствами. Там были действительно выдающиеся поэты и выдающиеся прозаики тоже (в меньшем количестве), но такой вспышки, как Ибсен, Стриндберг, Лагерлеф, ещё несколько имен можно назвать, начиная с Андерсена, если уж на то пошло,— такой вспышки датская, норвежская, шведская литература не переживала. Либо были выдающиеся детские тексты (это в первую очередь Линдгрен и Янссон), либо были замечательные стихи, но по большому счету это было воспроизводство: труба пониже и дым…

Мне как раз ближе всего странствия, образы хатифнаттов с их беспрерывным передвижением, безликими и молчаливы. Или Снусмумрик, который всегда уходит на зиму, но всегда возвращается весной, как бы приносит с собой весну. Мне вообще очень нравится линия бродяг. Потому что сама природа Скандинавии наводит на мысль о странствии. Отсюда «Расмус-бродяга» – гениальное, по-моему, произведение. 

Мне близок не этот бродяжий пафос, не дух бродяжий, а мне близок дух огромных, пустынных, печальных пространств, которые Туве так гениально рисовала. Вот эти одинокие горы, в которых стоит лаборатория, одинокие горы с островами, одинокий лес на необитаемом острове. Это такие пустыни. И,…

Уж как-нибудь не меньше, чем мужчин. Скандинавские — Сельма Лагерлеф, Астрид Линдгрен, Синкен Хопп, Тамара Габбе, Эсфирь Эмден, Елена Данько, Марина Цветаева, Леся Украинка, мадам д`Онуа… Мадам д`Онуа, кстати, не знаю. Нет, женщин, пишущих сказки, даже в советской поэзии — достаточно вспомнить Ирину Токмакову — вообще огромное количество женщин-поэтов, сочинявших для детей. Нонна Слепакова — там у нее были замечательные сказочные поэмы.

Это всё очень распространенные вещи. На самом деле как раз женщины пишут сказки гораздо чаще и как-то добрее и веселее, нежели мужчины. Потому что женщине разговаривать с ребенком получается как-то естественнее. Простите за сексизм, но так…

Туве Янссон продолжает скандинавскую литературу. Мне представляется, что темы ее произведений тесно увязаны с депрессией (это видно у Бергмана, в частности, да и у Дрейера, да и у Триера),— это тема уюта. Потому что с одной стороны мир депрессивен и жесток, а с другой стороны, ничто так не ценится, как уютная веранда с кругом света, который отбрасывает лампа. Этот культ уюта очень присущ скандинавской сказке, потому что настоящий уют там, где вьюга хлещет за окнами, где андерсеновская Снежная королева дышит на стекла. И вот на этом пересечении депрессии и уюта стоит мир Туве Янссон. С одной стороны, это мир бесконечных серых печальных просторов, фьордов, изрезанных берегов, бурного моря, это мир…