Что вы думаете о романе «Поиск предназначения» Бориса Стругацкого?

Мне всегда казалось, что больше всего его интересует теория воспитания, и «Азазель» — это явный ответ Стругацким на их интернаты, на их «Полдень, XXII век» («Возвращение»), идею невротизации и так далее. Там много прямой пародии на теорию воспитания Стругацких. Взял он у них, конечно, интерес к востоку. Потому что и Борис Стругацкий этим интересовался, и Аркадий Натанович был большим специалистом в японистике. И сам Чхартишвили — японист. Поэтому не мудрено, что по крайней мере с одним из Стругацких — он коллега. И японская культура, и тема смерти в ней, и тема избегания смерти как капитуляции — это, конечно, ему близко.

Нет, Тойво Глумов – вообще ненадежный свидетель и ненадежный рассказчик, на него полагаться нельзя. Тойво Глумов – жертва, но не прогрессорства, а прогресса. Он оказался выродком, если угодно, если продолжать идею «Обитаемого острова». В третьей части трилогии всего лишь обыгрывается идея из первой. Выродки – тоже продукт естественной эволюции. Выродки – это, условно говоря, людены Саракша. А поскольку Тойво Глумов сам выродок, заложник этой трагической ситуации, что приводит его к взаимному непониманию с женой, со старшим другом Каммерером. Естественно, что Тойво Глумов ненавидит прогрессорство и ненавидит прогресс. Поэтому он с таким пылом набрасывается на поиски других люденов, он…

Да-да, как братья Гонкуры. Эдмон бегает по редакциям, а Жюль сторожит рукопись, чтобы не украли знакомые. Не буду цитировать эту библию советских интеллигентов. На самом деле, конечно, писать надо вместе. Потому что то, что приходит в голову двоим, как говорил Ильф, может прийти в голову десятерым. Совместно писали Ильф и Петров, вместе писали Стругацкие, вместе писали Брагинский и Рязанов, но у меня другой стиль: для меня писание — слишком интимное дело, я на людях этого делать не могу, если речь не идет о газетной статье, которые мне почти всегда приходилось писать в редакции на глазах у коллег. Обычно я с соавтором — чаще всего это Максим Чертанов — придумываю сюжетную схему, разбрасываем по…

Краковский, во-первых, написал после этого довольно много. Прожил, если мне память не изменяет, до 2017 года. Он довольно известный писатель. Начинал он с таких классических молодежных повестей, как бы «младший шестидесятник». Их пристанищем стала «Юность», которая посильно продолжала аксеновские традиции, но уже без Аксенова. У Краковского была экранизированная, молодежная, очень стебная повесть «Какая у вас улыбка». Было несколько повестей для научной молодежи. Потом он написал «День творения» – роман, который не столько за крамолу, сколько за формальную изощренность получил звездюлей в советской прессе. Но очень быстро настала Перестройка. Краковский во Владимире жил,…

Рыбакова «Не успеть», это сильная книга. Из других антиутопий, наверное, мне ближе всех веллеровский «Самовар», где хорошая мысль сюжетообразующая. Где люди компенсируют свои физические недостатки полевыми качествами и магическими способностями. А у так называемых «самоваров» (людей, которые потеряли все конечности, просо обрубок и кантик) возникает чудовищная способность управлять миром. И в результате калеки, управляя миром с вечным ресентиментом, с гиперкомпенсацией, доводят мир до катастрофы. Потому что если гиперкомпенсации и гипеспособности дать человеку мстительному и травмированному глубоко, то миру мало не покажется. В последнее время я думаю, что эта антиутопия…

Абсурдизмом, потому что до абсурда дошло очень многое в советской системе управления. «Улитка…» пародирует абсурд руководства в институтских главах, Зиновьев пародирует абсурд двойной морали, интеллигентского конформизма. Это такой, я бы сказал, скучный, несколько выморочный, мрачный абсурд, который присутствует, скажем, и у Лема в «Рукописи, найденной в ванне», да и во многих текстах позднего социализма он сказался. Книга Зиновьева мне представляется все-таки скучной, масштабной, объемной. Те выдержки, которые все время печатал «Октябрь», были оптимальны. Все-таки два тома «Зияющих высот» — это многовато. И вообще, институтские главы «Улитки…» принадлежат к самым…

Ведь воспитание в интернате не означает отказа от семьи, а просто означает, что в какой-то момент для навыков социализации, для некоторой невротизации ребёнок должен оказаться в этой творческой среде, в этой плазме, которая его инициирует, которая как-то… ну, оказаться там, где он ионизируется, грубо говоря. Для меня очень важно, что в какой-то момент ребёнок у Стругацких попадает в эту идеальную среду интерната, где всем интереснее работать, чем жить, где он решает научные проблемы, где он оказывается в коллективе, где ему напряжённо, предлагают разные варианты чуда (а чудо воспитывает прекрасно).

Конечно, он любит мать, естественно. Просто Тойво Глумов любит Майю Глумову не как…

Не вижу я этих двух десятков замечательных книг. Мне очень горько, но пока Россия, к сожалению, либо доедает свою историю (и я с новым романом о сороковых годах не исключение), либо она пытается свести какие-то старые счёты. Я за последнее время не видел ни одной книги замечательной, по крайней мере замечательной в том смысле, в каком об этом говорили наши предки: замечательной — в смысле достойной, чтобы её заметить. Кроме книги Льва Данилкина о Ленине, я как-то за последнее время не читал произведений, которые бы меня заставили читать безотрывно, которые бы серьёзно меня заинтересовали.

И вот из новых книг, которые мне дали сейчас (либо проекты, либо отрывки, либо прислали по почте),…

Он говорил не совсем так. Он говорил, что для востребованности человека воспитанного должны произойти такие же катаклизмы, как техническая революция XVI–XVII века, как промышленная революция, как Славная революция в Англии. Потому что грамотность стала востребована в XVIII веке, до этого не была. Вот воспитанность будет востребована после череды катаклизмов такого же порядка. Очень может быть — сейчас я страшную вещь скажу, но тем не менее важную,— что экстремальные и абсурдные ситуации типа коронавируса воспитывают в нас солидарность, гуманизм, экологичность, самоограничение, о котором так много говорит сегодня Эткинд вслед за Гретой Тунберг, культ качества в ущерб культу количеств,…

Это абсолютно оригинальное произведение. Борис Натанович вместе с Аркадием задумывал повесть «Счастливый мальчик». Повесть — это, в принципе, первая часть «Двадцать седьмой теоремы этики» (она же — «Поиск предназначения»). Эта вещь, не имеющая аналогов именно потому, что в ней осмыслены 90-е, а этого не делал тогда никто. И он заглянул в будущее, в то, что будет после 90-х, в диктатуру, которая возникнет после 90-х, просто у него этим диктатором стал Стас Красногоров, а на самом деле им был Виконт, представитель спецслужб, чего Стак не понимал, чего Красногоров не понимал. Там сцена с этой колбасой из человечины, с этими людьми-клонами, ходящими по кругу,— это загляд в будущее такой отважности! Я…