Почему цензура испугалась фильма «Застава Ильича» Хуциева, но пропустила «Доживем до понедельника» Ростоцкого?

Ради бога, пожалуйста. Вот Стерн, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», где в конце написанной части (а это несколько томов) ему четыре года, излагается масса попутных обстоятельств. Ну, это стерновская принципиальная такая установка на аморфность, бесформенность, болтовню, или вернее — на размывание формы, на органику. Как бы неорганическая химия — литература с её жёсткими структурами — сменилась вот такой органикой, глиной, пластилином. Я не думаю, что это интересно читать, но это безумно приятно читать.

Есть тексты, которые состоят практически из одной экспозиции. И даже иногда это приём — бесконечно долгая экспозиция, а потом стремительный взрыв, стремительное…

Мне случалось с Игорем Старыгиным обсуждать примерно смысл, который заложен в фильм «Доживём до понедельника», потому что это непростая картина, это фильм о крахе романтизма 60-х годов. Старыгин очень чётко формулировал замысел фильма: «Это фильм об историке, который устал преподавать эту историю». То есть об историке, который устал от повторяющихся штампов, устал от бесполезности его работы. Помните, он говорит: «Мой КПД мог бы быть гораздо выше». Там драма в другом. Генка Шестопал — он же поэт, романтик, вполне себе положительный герой, который противостоит Косте Батищеву, пытаясь каким-то образом утвердить всё-таки прежние романтические ценности. История Вали…

Я бы первым среди них всё-таки назвал, конечно, Случевского как наиболее значительное явление — подчеркиваю, наиболее значительное явление — в поэзии конца века.

Понимаете, это тоже вопрос довольно непростой. Потому что в это время существовал Иннокентий Анненский — поэт, безусловно, гениальный, из которого вышла вся русская поэзия XX столетия. В нем есть всё. Как говорила Ахматова, «в нем есть даже Хлебников», цитируя некоторые его почти заумные стихи. Был Фофанов, был Надсон, был упомянутый Случевский, был поздний Фет. Были большие поэты — безусловно, большие — которым эта сугубо прозаическая, зловонная, страшно пошлая эпоха не дала развернуться и осуществится.

О…

Это действительно сложный вопрос. Вопрос, который мучил, скажем, Динару Асанову и, соответственно, Георгия Полонского, когда они делали «Ключ без права передачи». Можно (это, я бы даже сказал, нетрудно) невротизировать класс, превратить его в маленькую школьную секту, создать у них иллюзию, что они — остров света в океане тьмы, и с помощью нехитрых приемов очень сильно экстетизировать такую группу читателей. У меня был такой опыт. Когда вы действительно внушаете этим детям, что они самые умные, они действительно становятся самыми умными на какое-то время, но сильно затрудняется их общение с коллегами и сверстниками. Они ступают на чрезвычайно опасный путь. Да, «Общество мертвых поэтов» —…

Нет. Он возмущается тем, что история перестала быть наукой. Тем, что она стала инструментом идеологической проработки. Он говорит, что бумага все стерпит. Можно написать на ней «Войну и мир», а можно — кляузу на соседа. Вот в этом-то и заключается ужас, что бумага все терпит. Мне Игорь Старыгин, когда он приезжал в Артек, там была ретроспектива его фильмов, и он показывал на детском фестивале, предварял показ «Доживем до понедельника»… И я честно его спросил: «Знаешь, Игорь, а как ты сам объясняешь, про что эта картина? Если тебя школьники спросят: «Про что это кино?». Он говорит: «Ты знаешь, я боюсь, что это фильм про учителя, который устал преподавать эту историю». И боюсь, что…

Динара Асанова — очень крупный режиссёр. Её фильм «Ключ без права передачи» по блистательной, по-моему, пьесе Полонского «Драма из-за лирики» (очень сложной пьесе) кажется мне одним из самых концептуальных высказываний о русском педагогическом сектантстве. Как раз о том, как учитель-новатор влюбляет в себя класс, а потом оказывается, что этот директор, которого замечательно сыграл Петренко — рядовой, простой, в общем глуповатый человек,— оказывается и гуманнее, и умнее этого новатора.

Я вообще не люблю апологий так называемых «простых людей» и не люблю апологий массы, и не люблю, когда ненавидят оторвавшихся от коллектива. Мне кажется, что оторваться от коллектива — это лучшее,…

Ничего страшного. Почему они поглощены советским мифом? Они живут советской жизнью, а в советской жизни было очень мало места, не занятого советскими реалиями. Может, потому и быт был так организован, что он поглощал все время. Когда им было быть другими-то? И, собственно, какой у них был опыт жизни, кроме советской? Ничего дурного в этом нет. Да, это трагедия такая, но они советские ребята, между прочим, неплохие. Этот советский человек был сложнее нынешнего во многих отношениях, да. Ничего в этом, по-моему, дурного нет.

Нет, это широко известная картина. Просто она не то что легла на полку, а получила 3-ю прокатную категорию, когда была снята.

Это маленький шедевр на фоне сегодняшнего кино. А на фоне кино тогдашнего это довольно заурядное произведение. В общем, будем откровенны, на 90% его очарования — это стиль НРЗБ. А так-то, в общем, для 1968-1969 годов (сравните это с «Доживем до понедельника») это такие детские игры.

Надо заметить, кстати, что фильм Дудя про «Ширли-мырли» довольно элементарен по-своему посылу, но сделан неслучайно. Дудь очень точно чувствует больной нерв эпохи. Вот больной нерв эпохи заключается в том, что Владимир Меньшов, как гениальный режиссер массового кино,…

Знаете, оно не такое простое, мое мнение. Меня позвали однажды обсуждать эту картину со школьниками в новую школу, и там один человек (насколько я помню, преподаватель информатики) сказал: «У вас нет дара сопереживания». Я сразу это обсуждение покинул. Потому что когда вам в ответ на нормальную критику в адрес фильма говорят, что у вас нет дара сопереживания, да еще при детях, единственное, что вы можете сделать — это свернуть свое участие в этом мероприятии.

Я не люблю фильм «Общество мертвых поэтов». То есть я считаю его хорошим. Я считаю, что Питер Уир — гениальный режиссер, кстати, много способствовавший мифологизации таинственного континента Австралия полностью вымышленной…