Видите ли, «Альтист Данилов», как рассказывал Владимир Орлов в нашей рюмочной на Никитской, был напечатан потому, что в журнале «Новый мир» печатались произведения Брежнева. И чтобы как-то спасти реноме журнала, ему были разрешены некоторые отходы от социалистического реализма. Отходы не в смысле мусора, а в смысле отступления от. В результате в журнале появились три текста: первый – «Самшитовый лес» Анчарова, второй – «Уже написан Вертер» Катаева (в котором даже Троцкий упомянут, правда, не прямо), а третий – «Альтист Данилов». Роман, который принес нечеловеческую славу Владимиру Орлову и как бы легитимизировал в России магический реализм.
Тогда принято было говорить, что Орлов – Булгаков для бедных. Я помню, как Елизавета Михайловна Пульхритудова, которая у нас вела литвед (она была активный литературный критик, но сослана была в литвед), говорила, что это презрительное определение очень глупо. «Булгаков для бедных» – это необоснованное высокомерие. Это как Соллертинский говорил про Шварца: «Это Ибсен для бедных» (на что Шварц серьезно обижался). В этом высокомерии Соллертинского ничего хорошего не было, при всем его таланте. К тому же Шварц совсем не Ибсен, если на то пошло.
Владимир Орлов – об этом, кстати, говорил Богомолов – пытался создать московский миф, симметричный петербургскому. Он очень точно угадал, что миф творится не на Невском проспекте и на улице Горького. В Петербурге миф творится на Петроградской стороне, а в Москве он должен происходить где-то в спальных районах, в Марьиной роще, где-то на городских окраинах с их криминальным прошлым. Миф Орлова расположен в Останкине, на Звездном бульваре или в Марьиной роще. Кстати говоря, там же размещено действие «Девочек» Улицкой. Это такое место и криминальное, и мистическое, пограничное. Почему? Потому что Останкинская башня – это символ новизны и модерна с одной стороны, а с другой – архаики. Потому что она транслирует эту архаику в мир. И с ней связана масса примитивных суеверий, и сама она примитивно идеологична, и люди, живущие вокруг нее, наверное, подвержены каким-то ее вибрациям. Она, кстати, часто воспевалась в искусстве. Помните, у Шефнера:
И вдалеке маячит телебашня,
Как стетоскоп, приставленный к земле.
Она действительно похожа на такую докторскую трубочку. Орлов разместил на московских окраинах прекрасный мир демонов и домовых, почувствовав глубокую иррациональность, сказочность советской жизни. И вот вы как хотите на меня смотрите, но я, который жил в это время (в 1982 году), очень хорошо помню мистичность тогдашней Москвы. Ее передать по-настоящему смог один Тодоровский, вообще самый умный из нас, в своем блистательном фильме «Гипноз». Вот он ходил к Райкову, и я ходил к Райкову, но Тодоровский у него лечился от бессонницы, а я ходил туда, потому что нас повел смотреть выставку работ (там художники под гипнозом рисовали) кто-то из журналистов. Мы пошли как бы на журналистское мероприятие.
И сам вид ночью снежной мансарды Райкова, этот запах штукатурки на чердаке, это странное, таинственное собрание людей, вообще сам феномен мастерской, – все это было очень мистично. И вот этот гипнотизер в «Гипнозе», его Суханов блистательно сыграл, эти снегопады, эти московские дворы, в которых появляются и таинственно исчезают московские девочки, – все это было для меня абсолютным откровением. Тодор это сумел воспроизвести.
Что касается самого «Альтиста Данилова» как романа, мне кажется, Орлов несколько перебахал с сатирой. Все эти «хлопобуды» и «будохлопы» – это тоже, в общем, с одной стороны, нужно, а с другой – это травестия Трифонова, мир московских дельцов. Но для настоящего воспарения фантазии в Орлове чего-то не хватило. По-настоящему Орлов воспарил в «Аптекаре» и «Шеврикукке». Вот там он полетел. Кстати говоря, вот эта московская щель, описание нашей рюмочной в романе «Камергерский переулок» – совершенно замечательно. Действительно – прав Рост, – я видел, как эту книгу разбирали, как пироги. Потому что Орлов написал бестселлер, он написал еще одну московскую мистическую книгу, которая эти наши иррациональные предчувствия катастрофы десятых годов собрала, как в линзе, как в фокусе.
Когда Орлов, в своем вечном свитере, сидел в Литинституте и вел семинар, сидел в рюмочной и каждому было за счастье с ним поздороваться, – это был такой московский домовой, московский мистический персонаж.
Преимуществом Орлова было то, что он чувствовал эту пограничную, иррациональную природу московских семидесятых, когда в начале 70-х в Москве реально веяло другим будущим, оно повевало во все щели. Оно оказалось криминальным, пацанским, люберецким, но оно могло оказаться другим. Будущее – веер всех возможностей. Я думаю, что у нас есть возможность, по крайней мере, сейчас не прогадать. Не потерять эту волшебную перспективу. Конечно, можно опять все отдать на откуп криминалу. Но я думаю, что это не лучший вариант.
