Я думаю, что Тарковский снял «Рублёва» тогда, потому что мог тогда снять. На самом деле проблема «Рублёва» занимала его с пятидесятых годов. И занимала его не тема, так сказать, ужасной жизни и прекрасного творчества, а его занимала тема: в какой степени творчество растёт из травм творца, из его девиаций? В какой степени ужасная, безусловно, как ему тогда представлялось, русская жизнь Средневековья, русского несостоявшегося Ренессанса (XIII, XIV, XV вв.), каким образом она могла сформировать такую фигуру, как Рублёв?
И вообще, поскольку Тарковский жил, вообще-то говоря (он 1932 года рождения), в сталинской России, естественно, его не могли не занимать вопросы о том, каким образом творчество питается окружающим зверством, что оно черпает в нём. Мы можем, конечно, много говорить об Арсении Тарковском… А тема отца его очень волновала, и образ отца его волновал. Арсений Тарковский, конечно, и как переводчик восточной поэзии о восточной тирании, и как поэт, чьей главной темой была всё-таки тема личной свободы и предопределённости, он в огромной степени сформирован этой эпохой. Немудрено, что его сын этой проблемой достаточно серьёзно занимался.