Как вы оцениваете творчество режиссёра Ивана Дыховичного?

Краковский, во-первых, написал после этого довольно много. Прожил, если мне память не изменяет, до 2017 года. Он довольно известный писатель. Начинал он с таких классических молодежных повестей, как бы «младший шестидесятник». Их пристанищем стала «Юность», которая посильно продолжала аксеновские традиции, но уже без Аксенова. У Краковского была экранизированная, молодежная, очень стебная повесть «Какая у вас улыбка». Было несколько повестей для научной молодежи. Потом он написал «День творения» – роман, который не столько за крамолу, сколько за формальную изощренность получил звездюлей в советской прессе. Но очень быстро настала Перестройка. Краковский во Владимире жил,…

Он ей вовсе не симпатичен, он ее, скорее, пугает. Она, скорее, его боится. Он, скорее, вестник: он входит, начинается ветер, а он говорит ей весьма неприятные вещи, потому что она ждет отца и в очередной раз не дождалась. Как пишет Михаил Ардов, «отец в это время гуляет по Москве гуляет с Мариной Цветаевой». Не знаю, не думаю так. Но для меня этот персонаж — это вестник странного в мире. Понимаете, в детстве такой персонаж всегда бывает. Появился человек, и мир стал странным, мир изменился, с этого момента не будет прежнего. Вот такие вестники бывают. И именно с его появления начинается в фильме все самое страшное, самое странное: пожар в эту же ночь, сон об обрушившемся потолке: когда она моет…

Не всегда и не все. Дело в том, что интерес к оккультизму вместо интереса к Богу, к самоанализу, даже, может быть, вместо атеизма, в котором есть свои привлекательные стороны, интерес к оккультизму — это шаг назад. Ну, примерно, как интерес к национализму, крови и почве вместо космополитизма, интернационализма, открытости и так далее. Да, переходные эпохи, да, трудные времена — они приводят обычно к некоторой деградации.

Понимаете, Русская революция дала вспышку модерна, но давайте не забывать, что эта вспышка модерна имела быть перед, в предреволюционной ситуации. А в семнадцатом, восемнадцатом, двадцатом годах с великим искусством обстояло трудно. Так же собственно, как и с…

Нет, ваши ощущения неверны. Я очень любил Дыховичного как человека, очень ценил его как актера, но как режиссера я у него любил только «Копейку». Мне кажется, это единственный его милый и удачный фильм. Моя сентиментальность как-то иначе устроена, моя сексуальность тоже. И «Вдох-выдох» представляется мне картиной неудачной, при выдающихся талантах, режиссерских данных, актерах, которые там участвуют. Дыховичный был очень умный человек. Мое единственное с ним интервью — это была цепочка его афоризмов. Я до сих пор утешаюсь его фразой: «Не бойтесь плагиата: то, что вы задумали, сможете сделать только вы». Если вдуматься, это очень глубоко. И много других у него было замечательных…

Никогда не забывали заслуги Кончаловского, никогда не забывали то, что его участие в сценарии было во многом определяющим. Дело в том, что Тарковский всегда был соавтором сценария в своих картинах именно потому, что фабула фабулой, а он делал из этого сон. Бергман же сказал, что Тарковский превратил кино в сон, добавлю: «В сон страшный и прекрасный», отсюда элемент триллера и элемент утопии, которая всегда есть в его картинах. Сюжет сна не важен, во сне важно то, что это дырка в другую реальность. «Рублев» придуман процентов на восемьдесят, я думаю, Кончаловским, а снят Тарковским, и с тех пор Кончаловский доказывает ему, как надо было это снимать. Вот «Грех» — это такой еще один ответ,…

Сны Ивана вообще довольно страшные, но Тарковский просто снимал в жанре сна, поэтому иной мир присутствует не только в «Ивановом детстве», он присутствует уже в фильме «Сегодня увольнения не будет», который является советской, во многом пародийной версии «Платы за страх». И все-таки в «Плате за страх» Клузо, в оригинале фильма, все-таки не сновидческая реальность, а у Тарковского в «Сегодня увольнения не будет» —сновидческая. Как это сделано — пойди пойми. И почему-то именно Олег Борисов производит впечатление медиатора между тем миром и сим. А у других режиссеров… Впрочем, у Миндадзе и Абдрашитове тоже, в «Слуге». какая-то потустронность была.

Вот Лев Толстой оценивал Ницше как «мальчишеское оригинальничанье полубезумного Ницше». Понимаете, конечно, имеет. И Толстой оценивал Шекспира, а Логинов оценивает Толстого, а кто-нибудь оценивает Логинова. Это нормально. Другой вопрос — кому это интересно? Вот как Толстой оценивает Шекспира или Ницше — это интересно, потому что media is the message, потому что выразитель мнения в данном случае интереснее мнения. Правда, бывают, конечно, исключения. Например, Тарковский или Бродский в оценке Солженицына. Солженицын не жаловал талантливых современников, во всяком случае, большинство из них. Хотя он очень хорошо относился к Окуджаве, например. Но как бы он оценивал то, что находилось в…

Ну а Шукшин? Великий актёр, очень крупный режиссёр и, безусловно, замечательный писатель. Как я отношусь к стихам упомянутой троицы? Лучше всего, конечно, к стихам Филатова. Я считаю, что Филатов вообще был скорее профессиональным поэтом. То, что он пошёл играть — это было следствием отчасти его неверия в собственный литературный дар. Слава богу, под действием Любимова и таганской атмосферы он закалился как-то, усовершенствовался и начал писать прекрасные, очень разнообразные стихи. И я, кстати, был одним из слушателей, когда, написав «Опасный, очень опасный» по «Опасным связям», он устроил читку у себя дома. Он читал как актёр блистательно! Я тогда пожалел: как жаль, что он никогда это не…

Это интересный вопрос. Как у женщины было амплуа умняги, которую играла Демидова, так у него было амплуа такого циничного идеалиста. Это особенно ясно в «Экипаже», потому что ведь этот человек — романтик, он романтизирует любовь, он живёт любовью, просто он не может долго принадлежать никому. Но в конце концов Саша Яковлева его успешно захомутала. Там, конечно, он и не был бы захомутан, если бы он не был романтиком. Романтичный идеалист. Это же, как ни странно, тема фильма «Грачи». Ведь он как любит брата? Он из любви к нему и становится, собственно говоря, убийцей.

Сценарного творчества я практически не знаю, потому что лучшие свои фильмы он снял по чужим сценариям, ну, как «Копейку» в частности, или «Черного монаха». Хотя и «Черный монах» не слишком нравится мне. Да и вообще, насколько я помню, и «Прорва» — это по сценарию Кожушаной. Вот кстати она была блистательным сценаристом. Безумным, но она создала свой мир, свое кино. Это редчайший случай. Мы можем говорить о кинематографе Дунского и Фрида, о кинематографе Рязанцевой, Клепикова, ну и о кинематографе Кожушаной. Вообще-то, это очень редко, чтобы сценарист…ну, Луцик и Саморядов, конечно… Это редкое явление, чтоб сценарист создал школу. Кожушаная её создала.

Что касается Дыховичного……