Она была всегда и не только из-за социальных различий. Но, мне кажется, приписывая подобные высказывания Рубцову и в особенности Вампилову, авторы картины совершают довольно грубую подмену. Во-первых, отношения Рубцова с Вампиловым носили характер довольно поверхностный, насколько я знаю, регулярного и тесного общения между ними не было. Они просто жили в совершенно разных местах и условиях, хотя и были ровесниками. И оба они были надеждами «молодой» литературы, хотя им уже было по 35. Они в 35 и погибли.
Что касается Вампилова. Рубцову, да и то в меньшей степени, но была присуща определенное (это вечная черта почвенников) чувство, что популярные поэты ищут эстрадных выступлений и шмоток, а никаких запросов у них нет, и свобода им не нужна. А вот нам-то она нужна. Это вечный элемент вражды почвенников с городскими: мы-то сирые, мы-то убогие, а у них-то джинсы… Но мне кажется, что Рубцову вкладывать такую примитивно — завистливую, такую социально завистливую мысль не было особенной необходимостью. Рубцов при всех своих проблемах (при том, что личная его жизнь была непрекращающейся катастрофой, и убит он был в драке с любимой, и жизнь он жил небогато, и пил он много), но Рубцов был адекватный, довольно светлый человек. Самоироничный, безусловно, очень талантливый поэт. По крайней мере, стихов 20 у него есть первого класса, я думаю. Хоть он и эволюционировал явно в сторону большего пафоса, ощущая себя под влиянием Кожинова знаменем тихой лирики, что само по себе довольно оксюморонно, все-таки сохранял ещё в 35 лет некую объективность суждений о коллегах из противоположного направления.
Что касается Вампилова, то его путь вообще не очевиден. Я не думаю, что он, подобно Распутину, двинулся бы в почвенную сторону. Хотя они оба иркутяне, оба горожане, оба — выпускники университета, насколько я помню, журналистики, кажется. И они оба довольно триумфально начали. При том, что у Вампилова пьесы нелегко пробивались на сцену, но его считали драматургом поколения номер один. Как, кстати, Чехова писателем номер один в его время. Я хорошо помню разговоры о Вампилове после его смерти. В 1972 году Вампилова называли в числе самых талантливых писателей России. Я читал довольно много журналов, об этом рассказывающих, читал рецензии тех времен. Вампилова воспринимали, безусловно, как одного из ведущих авторов, и, более того, как надежду всей российской драматургии. Конечно, «Утиная охота» довольно трудно пробивалась на сцену, конечно, были проблемы с «Провинциальными анекдотами». Конечно, он мало печатался, и если у его и вышла книжка прозы, это были юморески в местном издательстве.
Но тем не менее нельзя сказать, что Вампилов или, тем более, Распутин страдали от чувства собственной невостребованности. Возможно, они, как все советские писатели, остро чувствовали свою свободу. Но, конечно, у них не было ощущения изгойства и, главное, не было ощущения социальной зависти. Я не могу представить Распутина, который с завистью говорил бы: «А у Андрона вот такой-то папа». Я думаю, что это тогда была ещё единая, едиными правилами связанная творческая интеллигенция, довольно солидарная. И ничто не мешало Распутину помогать Евтушенко с публикацией «Ягодных мест». Без его предисловия книга бы не вышла. И ничто не мешало Вознесенскому поддерживать дружбу с Саввой Ямщиковым или Тарковскому тоже.
То есть это были все-таки в те времена, когда все ещё были в одной лодке, довольно солидарные круги. Главное, что не очень понятно, что стало бы с Вампиловым. Не очень понятно, куда бы он стал эволюционировать. Я думаю, что в сторону прозы или драматургии такой религиозной. Поэтому уже тоска, страшная тоска безрелигиозного сознания чувствуется в «Провинциальных анекдотах» и в особенности в «Утиной охоте». Мне кажется, что он стал бы таким драматургом социального беспокойства. Он писал бы то, что… Это осталось, в общем, ненаписанным, потому что… Вот Володин слишком сказочник, чтобы писать такие пьесы, он слишком поэт. Вампилов, во-первых, гениально строил сюжет. Во-вторых, у него потрясающая точность диалогов. В-третьих, он очень хорошо чувствует социальные проблемы: появление этих удачных людей типа официанта в «Утиной охоте», появление типа Зилова, у которого все есть и который никому не нужен и сам себе не нужен. Из этого же потом получились «Полеты во сне и наяву».
Он и Шпаликов могли был написать какую-то правду о разложении советских типажей в 70-е годы. Не получилось, и только, пожалуй, у Владимира Кормера в романе «Наследство» отражен этот кошмар, это разложение советского социума и постепенная его деградация. Вампилов далеко не императивно принадлежал к почвенному лагерю. Пребывание его на Байкале не императивно направляло его по стопам Распутина. Я думаю, что Распутин пережил тяжелейший кризис, тяжелейшую трагедию, после которой ничего равного своим первым вещам он написать, конечно же, не мог. Я думаю, что как бы похороны собственного дара и собственных представлений о России — это «Прощание с Матерой». А все дальнейшее (при том, что у него в последние годы случались изумительно талантливые рассказы, он был блестящий писатель) — это гибель своеобразного и мощного дарования, которая стала жертвой ложной идеи. Ложной, ксенофобской, плодящей непрерывные комплексы идеи собственной гиперполноценности и неполноценности одновременно, идеи националистической. Иногда восприятие Распутина — прямо агрессивное. Он, как мне кажется, не был создан для агрессии. Он был человеком добрым и сострадательным необычайно, очень милосердная проза, а вот он загнал себя в эту нишу страстного обличителя бездуховности. Мне кажется, что у Вампилова ничего подобного не было бы. Просто у Вампилова характер был сильнее, мне кажется.
