Словестно объяснить сложно. Сейчас попробую. Когда у меня был цикл лекций для детей очередной, «Три странных пьесы» («Гроза», «Вишнёвый сад», «На дне»), я пытался самому себе, как я всегда это делаю, объяснить, почему та или иная вещь просится в пьесу, почему один сюжет просится в эпический роман, а другой — в пьесу. Я нашёл, что только две разновидности сюжетов требуют драматургии.
Первое — зрелищность, когда действительно хочется представить тот или иной сюжет на сцене, вот ту или иную сцену, эпизод какой-то. Ну, например, как явление Призрака в «Гамлете». В романе это делать не интересно, а на сцене интересно, потому что можно замечательно, зрелищно воспроизвести, как он мечется по сцене, появляется то в одном месте, то в другом. А может быть, его вообще нет, вообще-то говоря? Может быть, он Гамлету кажется? Какой простор для постановщика! Или финальная сцена «Грозы». Или те или иные сильные драматические крайности у Горького в «Старике». Я считаю «Старика» гораздо более удачной пьесой, настоящим триллером, более удачной пьесой, чем «На дне».
И есть вторая предпосылка к избранию драматической формы. Ведь мы в пьесе свободны не только от описаний, но главным образом — от мотивировок. Мы не знаем, почему герой таким или другим способом себя ведёт. Мы не знаем, что он подумал — если, конечно, режиссёр или автор не прибегает к такому нижепоясному, нечистому приёму, как внутренний монолог на сцене (это, в общем, ничего хорошего) или хор. Как Арбузов пытался ввести хор, который подробно информирует, как в античной трагедии, читателей о тех или иных предпосылках — и в результате формирует такую почти античную драму, как «Город на заре».
И вообще прости меня, Господи, вот каким образом можно было Арбузова воспринимать как серьёзного драматурга — этого я не понимаю совсем. Ну, у меня действительно очень строгий вкус. Мне и Володин кажется сказочником. А уж Арбузов — ну, это просто что-то совершенно невозможное! Простите меня. Может быть, он был гениальным педагогом. Наверное.
Вот Вампилов — это второй случай. Это случай, когда отсутствие мотивировок приводит к появлению такого таинственного амбивалентного героя, о котором мы не знаем, почему он так себя ведёт. Но мы ведь и в жизни, понимаете, чужих мыслей не слышим, мы гадательно восстанавливаем мотивировки. Вот появляется «Старший сын», где мы не знаем, почему эти герои так себя ведут, нам не до конца понятны их мотивы. Ясно, что они там прикидываются, притворяются, шутят. А в какой момент они становятся серьёзными? Мы этого не понимаем.
Самый наглядный персонаж Вампилова, самый обсуждаемый — это, конечно, Зилов. Я думаю, что Вампилов/Зилов — это не случайная рифма, это некоторое такое автопортретное явление. Хотя сам по себе Вампилов был, конечно, человеком в разы более талантливым и привлекательным, но зиловское в нём было, иначе бы он просто Зилова не написал, он не осознавал бы зиловщину как трагедию, в том числе трагедию лично.
Зилов для меня… Здесь я, кстати, наверное, пользуюсь мнением матери, которая для меня всё-таки в этом вопросе авторитет. Зилов для меня не чеховский герой, а он для меня герой, прямо скажем, отталкивающий, очень неприятный. Я помню, как когда его сыграл Ефремов во МХАТе, и все говорили: «Какой сложный, какой замечательный персонаж!» — а мать, придя с премьеры, сказала: «Какие сложности? Что вы все выдумываете сложности? Обычный негодяй!»
Он негодяй, да. Но ведь понимаете, дело в том, что этот… Кстати, и Даль его сыграл как негодяя. Ему потребовалось в фильме «Отпуск в сентябре»… По-моему, Мельникова картина. Ему потребовалось… Сейчас уточню. Или Масленникова. По-моему, Мельникова. Ему потребовалось абсолютно пригасить всё своё обаяние. Он сыграл мерзавца полноценного. Но мы не понимаем этого мерзавца, он продолжает нас беспокоить. Вот это тот случай, когда драматургия необходима, потому что она опускает мотивировки, потому что она позволяет увидеть таинственного персонажа, персонажа без правил и корней.
В этом смысле наиболее показательная чеховская пьеса — конечно, это «Вишнёвый сад», потому что мы не знаем мотивировок Лопахина. Мы не понимаем, Лопахин — он благородный спаситель Раневской или он мститель за своё крепостное детство? Потому что он же с иронией говорит, понимаете: «Музыка, играй отчётливо! Идёт новый владелец вишнёвого сада!» Он постоянно подчёркивает, что он богат. Он всё время размахивает руками. И его можно понять, потому что с каждого листка, как правильно говорит Петя Трофимов, с листьев глядят лица замученных. Но как вы ни относитесь к вишнёвому саду, всё-таки вишнёвый сад прекрасен, а Лопахин противен. Ну вот ничего не сделаешь! И тут тоже нет мотивировки. Мы не знаем его чувств, поэтому появляется амбивалентный герой.
Вот, пожалуй, Вампилов — да, такой блестящий мастер амбивалентной драматургии. Вот Сарафанов — казалось бы, он положительно прекрасный человек (в «Старшом сыне»), вдумайтесь: его мотивы тоже неочевидны. И я поэтому… Ну, как вам сказать? Я Вампилова люблю за то, что человек он добрый, а писатель злой. Вот так получаются прекрасные, по-моему, его тексты.
