Желательно. Это создает контекст. Вот Лев Аннинский считает, что писать о книге надо так, как будто ты первый, кто о ней пишет. Это позволило ему очень своеобразно о «Как закалялась сталь». Читаешь эту книгу и поражаешься: один и тот же роман вы читали? Он сумел свежим взглядом его написать. И, кстати, легализации Аннинского-критика, который до этого был всегда таким анфан-терриблем, это очень способствовало. Эта книга вызвала дикий хай, с другой — почти официальное признание. И вошла в школьную программу в 80-ые годы. «Как закалялась сталь» он сумел прочесть так, как будто до него этот роман вообще никто в руки не брал.

Но я думаю, что сегодня воспринимать советскую классику, и тем более,…

Словестно объяснить сложно. Сейчас попробую. Когда у меня был цикл лекций для детей очередной, «Три странных пьесы» («Гроза», «Вишнёвый сад», «На дне»), я пытался самому себе, как я всегда это делаю, объяснить, почему та или иная вещь просится в пьесу, почему один сюжет просится в эпический роман, а другой — в пьесу. Я нашёл, что только две разновидности сюжетов требуют драматургии.

Первое — зрелищность, когда действительно хочется представить тот или иной сюжет на сцене, вот ту или иную сцену, эпизод какой-то. Ну, например, как явление Призрака в «Гамлете». В романе это делать не интересно, а на сцене интересно, потому что можно замечательно, зрелищно воспроизвести, как он мечется по…

Вот это, кстати, очень хороший вопрос. Чеховская драматургия действительно постостровская в том смысле, что это некая загробная жизнь драматургии. Потому что жизнь в пьесах Островского на сцене очень полнокровная, мясная, живая, а в пьесах Чехова действие происходит действительно как бы после смерти, и действительно после смерти той русской реальности, о которой Островский говорил. С Островским на русской сцене закончилось это жизнеподобие и началась драматургия панпсихическая, «панпсихический театр», как это называл Леонид Андреев. «Квинтэссенция ибсенизма» у Шоу так и называлась, что Ибсен перенес действие в мир души из мира внешнего. И, наверное, в этом и заключается торжество…

Да подавляющее большинство в восторге было от этой экранизации, Бортко только что на руках не носили, это уж потом скорректировали свое отношение к нему. Бортко — настоящий режиссер, в том смысле, что он зависит от эпохи. В умной, интересной эпохе он снимает умные и интересные картины. Впоследствии начинает эпоху очень точно отражать.

Кстати, его последний фильм «О любви» — он показался мне умнее, лучше его предыдущих работ, и это лишний раз доказывает, что и время стало несколько умнее. Потому что опять, понимаете — я об этом писал в «Панораме» — опять появился образ сильной женщины и слабых мужчин вокруг нее. А это не просто так, это очень не случайная вещь. Это говорит о том, что общество…

Наверное, можно. Вот я говорил об этом, кстати, в Воронеже, на лекции о России Бунина. Это вызывало там некоторый шум в зале, скажем так. Там вообще в «Петровском», в этом клубе, очень хорошая аудитория, и они в правильных местах шумят. Вот там они задали вопрос… я, вернее, задал вопрос: «Почему в России так мало убедительных женских образов?» Наверное, из-за идейной нагрузки. Вот таких, как Наташа Ростова, которая сама по себе ничего не символизирует, очень мало. Уже Анна Каренина — до некоторой степени символическое явление.

Всегда Россия олицетворена женщиной, или женщина олицетворяет бога, как правильно заметил Эткинд Александр. Там большой поэт разворачивает тему отношений с…