Войти на БыковФМ через
Закрыть

То, что открылось Дане в «Остромове», — ваша выдумка или прозрение?

Дмитрий Быков
>100

Не могу сказать, что это прозрение, но там описана экстериоризация, выход души из тела, — тот опыт, который у каждого есть. Даня, во-первых, сильно напился на этой вечеринке, и его вырвало. Но, как там сказано, его вырвало собственной душой. Душа на короткий момент вышла из тела.

Там ведь, понимаете, все духовные упражнения, о которых говорит Остромов, удаются Дане чисто случайно. Он начал левитировать, когда потерял все, что привязывало его к земле, он начал глубоко медитировать, случайно напившись среди омерзительных людей, когда эта сила отталкивания вырвала его душу из тела. Это мысль о том, что не жульническими ухищрениями покупаются какие-то прозрения, открытия, а личными жертвами, личным опытом. Хотя это не главная мысль в «Остромове». Как бы то ни было, для меня очень дорого в описании этой вечеринки то эмоциональное ощущение, когда ты начинаешь видеть не глазами, а как бы всей душой, вылетевшей на свободу. Был ли у меня такой опыт? Да, был и есть, и бывает. Связано ли это с алкоголем — нет, с медитацией — нет. Это связано с каким-то творческим усилием, если иногда мне удается его предпринять. Самое главное в такие минуты, как там Даня и понимает,— успеть заметить как можно больше.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Поступали ли вам предложения об экранизации «Июня»?

Нет, а как его можно вообще экранизировать. У меня есть ощущение, что «Июнь» — это такой роман из которого в принципе не получится фильм. У меня есть, по большому счету, только один роман, который я хотел бы видеть фильмом,— это «Эвакуатор», я писал его как сценарий. Можно при желании, наверное (но это нужно сильное желание нескольких сторон), сделать полную экранизацию «Остромова», но там проблема в том, что нельзя ни одной линией пожертвовать. Для меня это важная вещь именно потому, что это не роман о масонском кружке. Для меня это роман про Даню Галицкого, про его инициацию. Хотя когда у меня было предложение по экранизации «Остромова», мне предложили написать как раз такой байопик об этом великом…

Почему Михаил Ардов сказал, что текст Чернышевского «Что делать?» не имеет художественных достоинств? Как вы относитесь к этому произведению?

Ну, видите ли, «Что делать?» — это текст, о котором каждый имеет право высказываться в меру своего вкуса. Я очень люблю Михаила Викторовича Ардова. Это один из наиболее уважаемых мною мемуаристов, замечательный, по-моему, священник, просто по нравственным своим качествам, насколько я могу об этом судить. О ересях, об отношении его к РПЦ, о том, насколько законно он получил своё священство,— это давайте… Все эти сложности хиротонии и прочих внутренних дел обсуждают люди, которые действительно принадлежат к Церкви, причём именно к иерархам. Я могу об Ардове судить как о писателе и критике. Писатель он хороший.

Что касается «Что делать?». Я довольно много писал об этой книге. «Что делать?» —…

Мамардашвили сказал что из трех добродетелей — вера, надежда, любовь — современному человеку придется отказаться от надежды, потому что она несовместима с идеями модерна. Отражено ли это в литературе?

Знаете, наиболее наглядно она отражена в словах «Не верь, не бойся, не проси». Такой лагерный слоган, о котором, кстати, замечательную песню написала Вероника Долина («Не верь, не бойся, не проси, полынь, чертополох»).

Если же говорить серьезно, то надежда как одна из самых вредных и опасных добродетелей, надежда как символ конформизма, приспособления, надежда как страх окончательного разрыва с реальностью, пожалуй, она заклеймлена в «Четвертой прозе». «Четвертая проза» у Мандельштама — это такой крик о том, что хватит надеяться, хватит приспособляться, что будет хуже. Ну и вообще, ну, грех на себя ссылаться, но у меня в «Остромове» есть такой персонаж, про которого сказано, что он…

Не кажется ли вам, что популярность вашего романа «Орфография» могла бы быть выше, если бы он был короче?

Нет, нельзя было. Популярность книги такая, какая есть. её знают и любят те, кому она близка. И хорошо, что она отфильтровывает тех, кому её не надо. Это книга не для всех людей, книга для людей специальных; книга, относящаяся к специальному времени, когда её проблематика была актуальна. А в общем, циклично все, и она, наверное, будет актуальна когда-нибудь, наверное, опять.

А что касается того, что она так сделана. Она ведь иначе не могла быть построена. Там две части машина собирается, а в третьей она едет. Конечно, меня самого в этом романе несколько отталкивает его литературность, но там очень много брошено подсказок, подмигиваний читателю, выстроена как бы такая сеть аллюзий…

Мог бы Остромов из вашей книги дружить с Мамлеевым или Головиным?

Видите, Мамлеев и Головин ― члены Южинского кружка, которые, в общем, относились чрезвычайно серьезно к своими занятиям: и к эзотерике, и к оккультизму, как они его понимали. Они действительно были мыслители, а не шарлатаны, хотя мыслители с довольно шатким, на мой взгляд, мировоззренческим базисом, который только в Москве 70-х годов мог иметь raison d'etre. Но как бы то ни было, Остромов на самом деле эзотерикой занимается исключительно для заработка и легализации. Если бы надо было заниматься, как, кстати, реальному Остромову и пришлось в конце жизни, директорством в чайном тресте, он бы занимался этим. Он вообще не мыслитель, он человек гениальной адаптивности, он ― никтум, то есть человек,…

Являлся ли Северус Снегг из «Гарри Поттера» Роулинг девственником? Наличие или отсутствие сексуального опыта влияет на личность?

Нет, конечно, никаким девственником он не был. Другое дело, что он был однолюбом, и всю жизнь он мечтал о Лили Поттер. А что касается того, насколько сексуальный опыт влияет на личность,— мне кажется, он справляется с чувством космического одиночества: вы как-то вырываетесь из своей оболочки, приобщаетесь, может быть, к чужому миру. Естественно, что сексуальный опыт как-то вас укореняет. Другое дело, что иногда есть очень сильный соблазн сделать героя девственником, потому что он сохраняет в идеальной чистоте какое-то детское начало. То, что я Галицкого сделал девственником в «Остромове» и что только девственник может стать имаго,— это, наверное, дань каким-то архаическим представлениям,…

Есть ли в названии вашей книги «Остромов, или Ученик чародея» отсылка к «Ученику чародея» Александра Грина?

Дело в том, что «Ученик чародея» — это легенда, существовавшая задолго до Грина. Грин у меня в романе присутствует, конечно, как Грэм. Он пришел из «Орфографии» — это, в общем, трилогия. Грин — один из моих любимых писателей, это такой оммаж ему. Но Грин присутствует там не только на уровне рассказа «Ученик чародея», он присутствует там как автор «Русалок воздуха». Если вы помните, он их пересказывает Дане. И вообще просто как важный для меня человек. Там есть реминисценция из «Недотроги», вот эта, про картину с торчащей рукой над пропастью,— это оттуда. Он для меня очень близкий автор, и, конечно, дух Грина по возможности, крымский вот этот дух, ныне, по-моему, совершенно исчезнувший, он…

Что означает стихотворная строка из вашего романа «Остромов, или Ученик чародея»: «Погибает народ, а душа поет»?

Это же не моя строка. Там оговорено, что это стихи матери главного героя, на самом деле, Аделаиды Герцык, потому что псевдонимом я его наградил. А на самом деле, это Даниил Жуковский, тот самый сын Аделаиды. И это её стихи времен крымских репрессий, начала 20-х, когда её посадили и выпустили. Она вскоре после этого умерла, надломилась. Совсем она была молода, ей было что-то лет 45…

Герцык права в этом абсолютно. Погибает народ, а душа поет. Потому что, конечно, я склонен думать, что это был смертельный удар по России, тем не менее, люди достигали в это время каких-то невероятных духовных высот. И Аделаида Герцык — один из символов этого для меня. И Макс Волошин, который лучшие свои стихи написал…

Интересовались ли вы оккультной или языческой литературой? Как вы думаете, почему именно «Остромовы» стали столь известны?

Меня всегда интересовал феномен секты, феномен купленной правоты, феномен травли. Это тема, которая интересует меня, о чем бы я ни писал. Наверное, потому что в моей жизни они играли большую роль — не только потому, что меня кто-то травил,— а потому что меня интересует чужая сплоченность на почве ложной идеи. Истинная идея не порождает фанатизма. Как я отношусь к этим остромовым и почему они становились столь авторитетными духовными учителями? Видите ли, все зависит от их цели. Если они становились ради того, чтобы стричь или доить по сомах — как Остромов, или Блаватская, или, как в наименьшей степени, Гурджиев, который, как мне кажется, все-таки какие-то серьезные цели перед собой ставил, он не был…