Нет, нельзя было. Популярность книги такая, какая есть. её знают и любят те, кому она близка. И хорошо, что она отфильтровывает тех, кому её не надо. Это книга не для всех людей, книга для людей специальных; книга, относящаяся к специальному времени, когда её проблематика была актуальна. А в общем, циклично все, и она, наверное, будет актуальна когда-нибудь, наверное, опять.
А что касается того, что она так сделана. Она ведь иначе не могла быть построена. Там две части машина собирается, а в третьей она едет. Конечно, меня самого в этом романе несколько отталкивает его литературность, но там очень много брошено подсказок, подмигиваний читателю, выстроена как бы такая сеть аллюзий литературных.
А сама проблема этого романа, мне кажется, никуда не делась, она осталась: тот, кто не хочет выполнять сложные ритуалы, будет обречен на простые. Он сегодня, эта книжка, может быть, действительно кажется и избыточной, и сложноватой. Время было такое. Сегодня все кажется избыточным и сложноватым. Сегодня время таких плоских конструкций. Я сегодня во многом себе не признаю, живу во многом бессознательно. Такое плоское время, как подметка, как асфальт. И потом будет снова цветущий сад, не волнуйтесь, все это придет.
«Орфография» не могла быть написана иначе, потому что иначе автор тогда не умел набрать эмоционального накала, который был ему нужен в финале. А сама орфография как метафора мне нравится до сих пор, и мне до сих пор нравится герой. Там, может быть, было наворочено слишком сложно с какими-то темами, как, например, история с мальчиком. Но история Зайки и история Барцевой и Ашхарумовой мне до сих пор кажутся правильными. Вообще я думаю, что это правильно написанный роман. Может быть, «Остромов» несколько лаконичнее в этом смысле, а лучшей книгой я вообще считаю «Квартал», который не роман, такой антироман, если угодно. Но «Орфографию» я люблю как молодость свою, и как все, что было любимым в этой молодости: нет больше того Крыма, нет больше того Артека, тех людей, которые послужили протипом (Вагнера, из которого я сделал Маринелли), да меня того больше нет!
Все-таки иногда мне приходится при переизданиях книгу просматривать: что-то править, что-то вырубать. И я, когда при переизданиях смотрю, до слез меня доводит это чувство, что я уже совсем другой. И что я сейчас не написал бы такого романа, и многое из тех чувств я не понимаю. Человек очень меняется. Но ничего не поделаешь, тогда это было написано так, и иначе написано быть не могло. Я к этой книгой отношусь к глубочайшей нежностью. Я мог бы, конечно, сказать, что я недоволен всем написанным. Я действительно многим недоволен, в частности, многословием определенным, да. Но это было бы нечестно. Если бы мне это не нравилось, то я бы этого не писал, не перепечатывал. Я с большим недоверием отношусь к людям, которые говорят: «Я не удовлетворен тем, что я делаю, а печатаю только ради денег». Нет, я печатаю не ради денег. Тем более, какие там деньги?
