Поступали ли вам предложения об экранизации «Июня»?

У меня есть несколько любимых современных режиссеров: в их числе и Гигинеишвили, и Тодоровский, и очень мне нравится то, что делает Пежемский. Ну, разные есть люди. Но я абсолютно не верю в то, что экранизация моих сочинений возможна. Дело даже не в том, что я вот считаю свою прозу такой принципиально непереводимой на язык кино. Я считаю, что просто не выдуман ещё тот почерк, тот язык, которым надо это в кино пересказывать. И сам бы я этого делать не смог. Было бы очень хорошо, если бы, скажем, «Эвакуатора» снял Абдрашитов. Но Абдрашитов занят собственными делами и собственными проектами, и вряд ли ему каким-то образом до меня.

Ну, она включена в повествование потому, что меня тогда мучила эта история, потому что она казалась мне предтечей фашизма, потому что она атмосферно была на месте. На самом деле, эта история раскрыта, как мне кажется. Во всяком случае, я прочитал американское исследование, вышедшее полгода назад, специально купил его в Штатах: «Человек с поезда», где увязывается вот это убийство на ферме с рядом совершенно аналогичных убийств, произошедших в Америке в 1909-1911 годах, и довольно известных. И находится прямая связь, много примет по почерку, доказывается, что, видимо, убийцу потому и не нашли, что он переехал в Европу. Это как раз очень жуткие истории, доныне не имевшие разгадки, и вот сейчас эта…

Ну, видите ли, «Что делать?» — это текст, о котором каждый имеет право высказываться в меру своего вкуса. Я очень люблю Михаила Викторовича Ардова. Это один из наиболее уважаемых мною мемуаристов, замечательный, по-моему, священник, просто по нравственным своим качествам, насколько я могу об этом судить. О ересях, об отношении его к РПЦ, о том, насколько законно он получил своё священство,— это давайте… Все эти сложности хиротонии и прочих внутренних дел обсуждают люди, которые действительно принадлежат к Церкви, причём именно к иерархам. Я могу об Ардове судить как о писателе и критике. Писатель он хороший.

Что касается «Что делать?». Я довольно много писал об этой книге. «Что делать?» —…

Ну да, конечно. При этом сейчас Россия в очень невыгодной позиции, но как раз из нее, из поражений она привыкла извлекать самые шедевральные тексты. Потому что и «Слово о полку Игореве», и, рискну сказать, «Бородино»… Ведь в военном смысле – это не победы. Это опыт осмысления тяжелого поражения, из которого литература сумела сделать моральную победу. Иначе это интерпретировать нельзя.

Каким может быть этот герой нашего времени? Отчасти прав Дмитрий Губин – человек с несомненным литературным вкусом: эти герои предсказаны романом Болмата «Сами по себе». Это такие носимые ветром граждане мира, такие универсальные космополиты, которые засыпаются в Швейцарии, а…

Ну, «Квартал» не традиционен хотя бы уже потому, что это книга другого жанра — это проживание, а не роман. Вы должны её проживать в процессе её чтения, вы — её главный герой. Вот в этом заключается новаторство. А написана она как раз довольно понятным образом, чтобы вы могли это проживание в мой любимый период — с 15 июля по 15 октября, вот такой ранней осенью,— осуществить. (Может быть, потому, что этот период сейчас соответствует моему самоощущению.) Кстати говоря, спасибо всем, кто присылает трогательные отчёты о прохождении «Квартала», рассказывает о том, как избавился от депрессии, выгодно женился, уехал за границу и нашёл работу. Спасибо, братцы! Я знал, что это действует.

Что касается…

Знаете, наиболее наглядно она отражена в словах «Не верь, не бойся, не проси». Такой лагерный слоган, о котором, кстати, замечательную песню написала Вероника Долина («Не верь, не бойся, не проси, полынь, чертополох»).

Если же говорить серьезно, то надежда как одна из самых вредных и опасных добродетелей, надежда как символ конформизма, приспособления, надежда как страх окончательного разрыва с реальностью, пожалуй, она заклеймлена в «Четвертой прозе». «Четвертая проза» у Мандельштама — это такой крик о том, что хватит надеяться, хватит приспособляться, что будет хуже. Ну и вообще, ну, грех на себя ссылаться, но у меня в «Остромове» есть такой персонаж, про которого сказано, что он…

Нет, нельзя было. Популярность книги такая, какая есть. её знают и любят те, кому она близка. И хорошо, что она отфильтровывает тех, кому её не надо. Это книга не для всех людей, книга для людей специальных; книга, относящаяся к специальному времени, когда её проблематика была актуальна. А в общем, циклично все, и она, наверное, будет актуальна когда-нибудь, наверное, опять.

А что касается того, что она так сделана. Она ведь иначе не могла быть построена. Там две части машина собирается, а в третьей она едет. Конечно, меня самого в этом романе несколько отталкивает его литературность, но там очень много брошено подсказок, подмигиваний читателю, выстроена как бы такая сеть аллюзий…

Видите, Мамлеев и Головин ― члены Южинского кружка, которые, в общем, относились чрезвычайно серьезно к своими занятиям: и к эзотерике, и к оккультизму, как они его понимали. Они действительно были мыслители, а не шарлатаны, хотя мыслители с довольно шатким, на мой взгляд, мировоззренческим базисом, который только в Москве 70-х годов мог иметь raison d'etre. Но как бы то ни было, Остромов на самом деле эзотерикой занимается исключительно для заработка и легализации. Если бы надо было заниматься, как, кстати, реальному Остромову и пришлось в конце жизни, директорством в чайном тресте, он бы занимался этим. Он вообще не мыслитель, он человек гениальной адаптивности, он ― никтум, то есть человек,…

Там и происходит сказка. И то, что там оборвано — это как раз, знаете, правильно; автор стремился к такому повороту. Мне часто вообще пеняют на то, что романы мои оборванные: оборван «Эвакуатор» странным образом, оборвано «Оправдание». Так это я нарочно делаю, чтобы вас немножко всё-таки… не скажу, что потроллить, а чтобы вы как-то с разбегу ударились в стену. Как раз в «ЖД» первое, что я знал,— это я знал, как книга будет кончаться, и я знал последнюю фразу: «И, взявшись за руки, они пошли в деревню Жадруново, где их ждало неизвестно что». И я, честно говоря, считаю, что это лучший кусок в романе.

Нет, не растрачивает. Писателю в разное время хочется писать в разной технике. Я помню, как Галина Юзефович спросила меня: «Вы написали сложный роман «Орфография», а после этого почему вы написали такую простую книгу, как «Эвакуатор»?» Я могу одно только сказать: что писатель работает иногда в одной технике, иногда в другой. Сегодня он хочет написать довольно простой научно-фантастический роман или сказку, а завтра у него появляется желание написать эпопею. Как сегодня вы пишете маслом гигантское полотно, а завтра — карандашный этюд.

Поэтому Иванов в разных сферах работает: в фантастике, в исторической прозе, в бытовом реализме сообразно своему настроению. «Пищеблок»,…