Дискуссия вокруг него возникает постоянно. Кузьменков всех ругает. Напрасно, кстати, Сенчин пишет, что вот он не ругает меня, которого он когда-то похвалил. Меня он тоже обругал, за «Июнь», причем как-то обругал неубедительно, как мне кажется, я бы обругал «Июнь» гораздо лучше. Проблема в том, что разругать книгу — не штука. Кузьменков не бесполезно, а напрасно расходует свой огромный литературный дар. Он прежде всего прекрасный прозаик. Его «Группу продленного дня», которую я назвал бы «Вечер продленного дня», а может она так и названа… Вообще вся проза, которую я читал,— это высокий класс, товарищи. Критик он убедительный, остроумный, влиятельный, ему не откажешь в этом, но ругать же легче, чем хвалить.
Понимаете, я могу разругать любой текст абсолютно, и это будет уничижительно, убедительно, но мне как-то вот не хочется это делать. Не потому, что, так сказать, «не сужу за тем, что к ним принадлежу», я могу побаловаться литературной критикой, если кто-то напишет шедевр, или полную чушь. Но меня это не очень привлекает. Как говорил Лев Аннинский — мой учитель: «Меня интересует не качество текста, а состояние художника». Ну то есть мне нужен для этого тот художник, чье состояние меня бы интересовало. Вот так Аннинского интересовал Евтушенко. Интересовал… Я помню, как был одновременно вечер творческий у Евтушенко в большом зале ЦДЛ, и у Аннинского — в малом зале. Как бы первый критик поколения и первый поэт поколения. И из большого зала все потихонечку перетекали в малый. Потому что Евтушенко говорил в основном о себе, а Аннинский в основном о литературном процессе. Это было как бы ну такое восьмидесятилетие одного и восьмидесятидвухлетние другого. Ну и это довольно мило получилось.
Ну я Аннинского вообще любил, Евтушенко любил очень, кстати, тоже. Причем, когда он критиковал других — Евтушенко, он бывал тоньше и умнее, чем когда сам писал. Я возвращаюсь к тому, что для настоящего критика неинтересно по большому счету качество текста, как неинтересно для истинного знатока внешний… внешний цвет лошади. А он просто понимает что это outstanding horse. Вот как, помните, в «Симор: Знакомство»? Это изумительный конь, конь с изумительными статиями, а какого он цвета на высших ступенях знания неважно. Гениальный писатель может написать полную ерунду. И этой ерунды очень много у всех больших писателей. Но интересно на самом деле что с ним в это время происходит, понимаете? И мне скажут вот тоже, я понимаю, что Сенчин это всё равно человек интересный, много работающий, меняющийся, разный. И мне совершенно нет дела до того, где у него частая удача, а где частая неудача. Я вижу, что рядом со мной умный серьезный собеседник и значительный современник. Вот эту значительность хорошо бы уважать. Я понимаю, что значителен Сергей Иванов, что бы он не написал: пишет он удачную вещь, или как мне кажется, неудачную. Но это все равно значительный человек. И вот оценить эту значительность, просто, ну, оценить качество личности… Это, помните, как Лидия Гинзбург говорит: «Блок умер в сорок один год». И один из ее собеседников говорит: «Мне тоже сорок один год». А она говорит: «Нет! Вам другие сорок один год, у вас качество жизни другое». Надо вот это уметь понимать. Мне кажется, что для Кузьменкова все писателе более-менее на одно лицо, и это я могу понять. Ну вот потому, что
«Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!»
Такое чувство, что мы все уже скелеты. Но человек интересен не скелетом. Как любит повторять Кушнер: «Смысл персика не в косточке». Поэтому давайте вот все-таки учиться как-то немножко современников уважать. При том, что, подчеркиваю, Кузьменков — прекрасный писатель, талантливый критик, и то, что он делает, важно. Но для меня важно все-таки при этом любить современников и коллег.