На какие «встречи» ходит Борис Гордон в романе «Июнь»? Был ли он стукачом?

Я ее мог разве что в 7-летнем возрасте. Она умерла в 1975 году, царство ей небесное. Хотя видеть ее я мог, потому что мы каждое лето ездили в Тарусу. У нас Чепелево недалеко, и мы заезжали туда. Паромную переправу я еще помню. Я мог, в принципе, наверное, ее видеть в одном из дачных садов. Она там жила с Алей Шкондиной всё последнее время. Но я никогда с ней не говорил.

И потом, мне было 7 лет. Знаете, как Слепакова, когда я ее спрашивал, знала ли она того-то и того-то — людей, которые в ее молодости были уже глубокими стариками или, скажем, абсолютно неприкасаемыми кумирами (из них Альтмана, например, она знала, а других в массе своей она хорошо если видела иногда на дачных дорожках в Комарове), она всегда…

То, что она была предопределена, это сто процентов. Все возвращенцы были обречены. Другой вопрос, могла ли она избежать этого, стать осведомительницей до ареста, начать закладывать других? Это тоже, кстати, не панацея в советских условиях. Не знаю, она же знала, на что идет. Ей Бунин сказал — и мне ужасно нравится этот эпизод, я его часто цитирую,— перед отъездом: «Идиотка, девчонка, дура! Куда ты едешь к этим большевикам? К этим уродам? Они тебя арестуют, сошлют в Сибирь! Господи боже мой, тебе 24 года. Если бы мне было бы 24 года — пешком пошел бы в Россию, ноги стер бы до колен». Это бунинские внутренние противоречия естественны и очень мною уважаемы. Это как Толстой идет по Арбату с Сулержицким, и тот…

Нет, а как его можно вообще экранизировать. У меня есть ощущение, что «Июнь» — это такой роман из которого в принципе не получится фильм. У меня есть, по большому счету, только один роман, который я хотел бы видеть фильмом,— это «Эвакуатор», я писал его как сценарий. Можно при желании, наверное (но это нужно сильное желание нескольких сторон), сделать полную экранизацию «Остромова», но там проблема в том, что нельзя ни одной линией пожертвовать. Для меня это важная вещь именно потому, что это не роман о масонском кружке. Для меня это роман про Даню Галицкого, про его инициацию. Хотя когда у меня было предложение по экранизации «Остромова», мне предложили написать как раз такой байопик об этом великом…

Ну, она включена в повествование потому, что меня тогда мучила эта история, потому что она казалась мне предтечей фашизма, потому что она атмосферно была на месте. На самом деле, эта история раскрыта, как мне кажется. Во всяком случае, я прочитал американское исследование, вышедшее полгода назад, специально купил его в Штатах: «Человек с поезда», где увязывается вот это убийство на ферме с рядом совершенно аналогичных убийств, произошедших в Америке в 1909-1911 годах, и довольно известных. И находится прямая связь, много примет по почерку, доказывается, что, видимо, убийцу потому и не нашли, что он переехал в Европу. Это как раз очень жуткие истории, доныне не имевшие разгадки, и вот сейчас эта…

  Знаете, мне все-таки не случалось написать «Войну и мир». Но я не назвал бы это «послеродовой депрессией», но это период острой неуверенности в своих силах. Я могу понять человека, который уничтожает только что написанную вещь. Не только применительно к Гоголю, это очень частое явление. Я всегда сразу копию отсылаю надежному другу. Потому что желание уничтожить роман  и переписать его заново возникает почти всегда. Как я в конце концов поступил с «ЖД».

Это не депрессия. У меня есть ощущение, что это фаза крайне острой неустойчивости, когда ты не понимаешь, шедевр у тебя получился или полная лажа. Или – что самое обидное – ни то, ни другое. Вот тогда надо как-то на время от книги…

Он ударил Анчика не из-за чего-то, а почему-то; потому что в целом атмосфера такова. Ну как в фильмах Миндадзе, у него всегда такие фильмы-катастрофы, и люди ведут себя там непредсказуемо, они готовы с равной вероятностью целоваться, плясать, пить, прыгать с моста. Вспомните «Отрыв» — самую авангардную и, по-моему, самую раннюю его картину. Или вспомните дикую атмосферу «Милого Ханса, дорогого Петра»… Как раз сейчас вышла книга сценариев, так что многим, я думаю, станет понятно. Потому что жаловались на непонятность картины, а для меня она с самого начала была самым точным выражением эпохи. Потому что канун войны, всеобщая невротизация, всеобщее раздражение приводит к тому, что возникает…

Дискуссия вокруг него возникает постоянно. Кузьменков всех ругает. Напрасно, кстати, Сенчин пишет, что вот он не ругает меня, которого он когда-то похвалил. Меня он тоже обругал, за «Июнь», причем как-то обругал неубедительно, как мне кажется, я бы обругал «Июнь» гораздо лучше. Проблема в том, что разругать книгу — не штука. Кузьменков не бесполезно, а напрасно расходует свой огромный литературный дар. Он прежде всего прекрасный прозаик. Его «Группу продленного дня», которую я назвал бы «Вечер продленного дня», а может она так и названа… Вообще вся проза, которую я читал,— это высокий класс, товарищи. Критик он убедительный, остроумный, влиятельный, ему не откажешь в этом, но ругать же легче,…

Знаете, из англоязычной прозы я вам посоветовал бы огромное количество популярных текстов детективных, нон-фикшн, где повествуется о реальных преступлениях и их раскрытии. Ну вот замечательный совершенно документальный детектив «Человек с поезда» («Man from the train»), где речь идет как раз о реальных преступлениях, которые совершались в начале века в Штатах, продолжились потом в Европе и были раскрыты только в самое последнее время, только благодаря современным методам и благодаря множествам аналогий между этими преступлениями, которые были последнее время систематизированы. Вот все сообщения об этих преступлениях Билл Джеймс (спортивный, в принципе, журналист) собрал, нашел их…

Мне никогда не случалось ударить женщину — это совершенно точно. Хотя в некоторых случаях, я полагаю, следовало бы, но это тот барьер, который уже не перейдешь. И у меня никогда не было таких садомазохистских отношений взаимного мучительства. Вот чего не было, того не было. А история с Алей, такая женщина, как Аля,— да, была, тут все вполне автобиографично, ничего не поделаешь. И уж конечно, эксперименты Крастышевского, эксперименты с буквами, меня очень сильно занимали в какое-то время.

Знаете, во-первых, не следует вырывать из контекста сказанное на «Дилетантских чтениях». Речь шла о популярности Гитлера среди русских эмигрантов, среди коллаборационистов. Но вообще-то приведу довольно забавную цитату, которая, я думаю, вам просто неизвестна. «В нашей стране были некоторое близорукие люди, которые увлекшись упрощенной антифашистской агитацией, забывали о провокаторской роли наших врагов (имеется в виду Англии и Франции). Эти люди требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии. Уже не с ума ли сошли эти завравшиеся поджигатели войны (смех в зале). Если у этих господ имеется такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами,…