Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

С чем связана непопулярность Андрея Платонова?

Дмитрий Быков
>250

Понимаете, непопулярность Платонова, она примерно связана с непопулярностью Норильска. Это не очень комфортный климат — климат платоновской прозы. Мне повезло все-таки — я общаюсь с Еленой Шубиной, которая помимо того, что она редактор, она довольно известный специалист по Платонову, наряду с Корниенко. Мне кажется, вот их двое ведущих специалистов. И если бы, честно вам скажу, если бы не шубинские пояснения и комментарии, я бы очень многого в Платонове не понимал.

Платонов страшно трудный! Это очень взрослый, очень серьезный автор. Я, конечно, категорически против его такого выделения из потока русской прозы, его противопоставления всем остальным. Ну, вот как Бродский его противопоставлял Набокову, говорил, что «Набоков — канатоходец, а Платонов — скалолаз». Это, мне кажется, диктовалось тем, что Набоков не очень лестно отозвался о стихах Бродского, хотя и прислал ему джинсы. Мне кажется, что Платонов — один из замечательных представителей русской прозы, уникальный в своем роде. Конечно, как писатель он на голову выше большинства современников.

Я думаю, что единственным продолжателем Платонова сегодня (именно продолжателем его мировоззрения, а не его стиля) является Владимир Данихнов, чей роман «Колыбельная» — это очень интересная попытка по-платоновски мыслить, а не по-платоновски ставить слова. Как раз Евгения Николаевна Вигилянская, (тоже очень сильно на меня влиявший учитель, которая совсем умерла недавно, она преподавала на Журфаке), она написала замечательную работу о языке Платонова, и там, мне кажется, раскрыт алгоритм.

То есть алгоритм все-таки есть — понятно, как Платонов действует. И у Хлебникова, если захотите, можно увидеть этот алгоритм. Гораздо легче имитировать язык Платонова (что, скажем, показано у Сорокина в «Голубом сале»), нежели понять его мировоззрение. А мировоззрение его, мне кажется, яснее всего из «Епифанских шлюзов», и оно довольно жестокое, довольно страшное. Я пытался об этом написать в статье в «Дилетанте». Не знаю, насколько это ясно получилось. Мировоззрение Платонова — оно в каком-то смысле бесчеловечно, то есть оно надчеловечно, оно исходит не из человеческих эмоций.

Другое дело, что когда Платонов позволяет себе теплоту, сентиментальность, нежность, то он пишет абсолютно слезные, тоже нечеловечески мощные вещи. Такого рассказа, как «Осьмушка», никто не написал вообще из всей русской литературы за три века. Это такой рассказ о тоске ребенка по матери, что лучше этого ничего не может быть. Или «Разноцветная бабочка» — лучшая сказка, когда-либо написанная. Мне кажется, что вообще сказки Платонова и сильнее, и страшнее андерсеновских. Но его мировоззрение, его взгляд на человека, на историю — это взгляд довольно жестокий. Мне кажется, Платонов чувствует и понимает какие-то нечеловеческие вещи, и потому он так скорбит о человеческой участи, потому он так тепло человечен, когда он оплакивает. Понимаете? Он вообще оплакиваетель. У него очень мало текстов, в которых чувствовалось бы счастье: ну, «Гроза июльская» или «Цветок на земле» (тоже, кстати, довольно мрачный рассказ). А так Платонов свою должность, миссию оплакивателя в «Третьем сыне», по-моему, замечательно описал.

Мы вот сейчас пытаемся составить такую антологию о сексуальной революции в русской литературе двадцатых, о сексе вообще в русской литературе двадцатых. И там будет платоновский «Антисексус», в котором именно этот довольно скептический взгляд на человеческую природу, на физиологию, на дух человека, он сказался. Это есть и во «Фро», кстати говоря, и в «Реке Потудань». Мне кажется, что физиология для Платонова — пытка, мука. Кстати говоря, Данихнов очень точно это передает в своем духе абсолютно; он крупный писатель.

Так вот, этот мир некомфортен, неуютен, страшноват («Я воспитан природой суровой»). И хотя Норильск (а я был там) — это город фантастически интересный… Чего стоит одна судьба Козырева. Да и потом, все-таки один из кумиров моего детства — бабушкин одноклассник Коля Дмоховский — сидел в Норильске, много о нем рассказывал. И для меня возможность увидеть это своими глазами многое значит. Но при всем при этом Норильск — это не самый приятный город для жизни.

Точно так же и Платонов — это не тот писатель, которого вы рветесь перечитывать. Вы перечитываете Платонова в критические моменты вашей жизни, когда вам надо разобрать себя по винтику и собрать заново. Такие минуты бывают. Платонов не для счастливого читателя; Платонов для читателя на переломе, в глубочайшем духовном кризисе. И не всякому я посоветовал бы его. Думаю, что роман «Чевенгур» в полном объеме авторского замысла вообще не может быть понят сегодня — просто потому, что он очень глубоко зашифрован, зашифрован сознательно. Платонову надо было писать это эзоповой речью, и далеко не все сегодня может быть интерпретировано. И не все источники, кстати говоря, его текстов мы понимаем. Это огромная работа для текстолога, где он отсылается к Федорову, где — к Циолковскому, где — к Григорию Сковороде. Это все очень большая работа будущих комментаторов. Конечно, Платонов — один из первозданных русских талантов XX века. Но, как и революция, он тоже очень мало заботится о нашем комфорте.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Вдохновляет ли роман Владимира Набокова «Лолита» мужчин на совращение малолетних?

Роман «Лолита», наоборот, высокоморальное произведение, которое рассказывает о теснейшей связи соблазна и последующего наказания. Если человек думает, что, поддавшись соблазну, он освободиться,— нет; поддавшись соблазну, он приводит себя в тюрьму еще более тесную. И связь темы педофилии с тюрьмой у Набокова (у меня об этом статья была большая) подробнейшим образом прослеживается. Это начинается еще с Цинцинната, которого Эммочка заводит еще глубже в кабинет начальника тюрьмы, а не выводит на волю. И главное — это замечание Набокова о том, что «первый трепет намерения», фантазия о сюжете «Лолиты» пробежала по его хребту, когда он увидел первую фотографию (это, конечно, вымышленная…

Может ли антисемит быть талантливым писателем?

Это объективно так. Я не считаю антисемитом Гоголя, потому что у него как раз в «Тарасе Бульбе» Янкель  – образ еврейского народа, который остался верен отцу. Это довольно очевидно. Но Селина я считаю талантливым писателем. Не гением, как считал Лимонов (а Нагибин вообще Селина считал отцом литературы ХХ века). Но я считаю Селина исключительно талантливым, важным писателем, хотя я прочел его довольно поздно – кстати, по личной рекомендации того же Нагибина. Мы встретились в «Вечернем клубе», я его спросил о какой-то книге, и он сказал: «После Селина это все чушь». Он, я думаю, трех писателей уважал по-настоящему – Селина, Музиля и Платонова. Относительно Селина и Платонова я это…

Почему Иосифа Бродского называют великим поэтом? Согласны ли вы, что великим поэтом может быть только тот, кто окрасил время и его поэзия слита с эпохой, как у Владимира Высоцкого?

Совершенно необязательно поэту окрашивать время. Великим поэтом был Давид Самойлов, но я не думаю, что его поэзия окрасила время. И Борис Слуцкий был великим поэтом, и, безусловно, великим поэтом был Бродский, хотя и здесь, мне кажется, лимит придыханий здесь исчерпан. Но в одном ряду с Высоцким его нельзя рассматривать, это все-таки два совершенно разных явления. Тут не в уровне вопрос, а если угодно, в роли. Он сам себя довольно четко определил: «Входящему в роли // красивому Мише, // Как воину в поле, // От статуи в нише»,— написал он Казакову. Есть воины в поле, есть статуи в нише — это разные амплуа. Мне кажется, что, конечно, рассматривать Высоцкого в одном ряду с Бродским не стоит. Я…

Согласны ли вы с мнение Федора Достоевского о своей повести «Двойник»: «Идея была серьезная, но с ее раскрытием не справился»?

Идеальную форму выбрал По, написав «Вильяма Вильсона». Если говорить более фундаментально, более серьезно. Вообще «Двойник» заслуживал бы отдельного разбора, потому что там идея была великая. Он говорил: «Я важнее этой идеи в литературе не проводил». На самом деле проводил, конечно. И Великий инквизитор более важная идея, более интересная история. В чем важность идеи? Я не говорю о том, что он прекрасно написан. Прекрасно описан дебют безумия и  раздвоение Голядкина. Я думаю, важность этой идеи даже не в том, что человека вытесняют из жизни самовлюбленные, наглые, успешные люди, что, условно говоря, всегда есть наш успешный двойник. Условно говоря, наши неудачи – это чьи-то…

Не могли бы вы назвать тройки своих любимых писателей и поэтов, как иностранных, так и отечественных?

Она меняется. Но из поэтов совершенно безусловные для меня величины – это Блок, Слепакова и Лосев. Где-то совсем рядом с ними Самойлов и Чухонцев. Наверное, где-то недалеко Окуджава и Слуцкий. Где-то очень близко. Но Окуджаву я рассматриваю как такое явление, для меня песни, стихи и проза образуют такой конгломерат нерасчленимый. Видите, семерку только могу назвать. Но в самом первом ряду люди, который я люблю кровной, нерасторжимой любовью. Блок, Слепакова и Лосев. Наверное, вот так.

Мне при первом знакомстве Кенжеев сказал: «Твоими любимыми поэтами должны быть Блок и Мандельштам». Насчет Блока – да, говорю, точно, не ошибся. А вот насчет Мандельштама – не знаю. При всем бесконечном…

На чьей вы стороне – Владимира Набокова или Гайто Газданова?

Ну я никакого versus особенного не вижу. Они же не полемизировали. Понимаете, были три великих прозаика русской эмиграции – Алданов, Набоков и Газданов. На первом месте для меня однозначно Набоков именно потому, что он крупный религиозный мыслитель. На втором – Газданов, потому что все-таки у него замечательная сухая проза, замечательная гармония, прелестные женские образы. Это такая своеобразная метафизика, непроявленная и  непроговоренная, но она, конечно, есть. На третьем месте – Алданов, который, безусловно, когда пишет исторические очерки (например, об Азефе), приобретает холодный блеск, какой был у Короленко в его документальной прозе. Но художественная его проза мне…

Не могли бы вы рассмотреть повесть «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя с точки зрения событий в Израиле?

Да знаете, не только в Израиле. Во всем мире очень своевременна мысль о величии замысла и об акулах, которые обгладывают любую вашу победу. Это касается не только Израиля. И если бы универсального, библейского, всечеловеческого значения не имела эта повесть Хемингуэя, она бы Нобеля не получила. Она не вызвала бы такого восторга.

Понимаете, какая вещь? «Старик и море» написан в минуты, когда Хемингуэй переживал последний всплеск гениальности. Все остальное, что он делал в это время, не годилось никуда. «Острова в океане», которые так любила Новодворская, – это все-таки повторение пройденного. Вещь получилась несбалансированной и незавершенной. Ее посмертно издали, там есть…