Проза Окуджавы писалась совсем отдельным, совсем другим участком мозга, не тем, что песни, но управляема она, как и лучшие его стихи, музыкальными законами. Окуджава любил музыку, понимал её и, может быть, лучше других чувствовал, как сделать музыку в прозе, по-горенштейновски понимал, что главное в прозе — это ритм. Поэтому его романы — это такие многочастные музыкальные сочинения. Многих смущало их многословие, их кажущаяся вяловатость, но это на самом деле необходимо, потому что Окуджаве нужно в прозе большое лирическое пространство.
Рассказы его — блистательные рассказы, но это совершенно другой жанр. Лучшие его рассказы — это, конечно, «Девушка моей мечты» о том, как он встречал мать из лагеря, это «Уроки музыки». Кстати, музыка и здесь очень неслучайная вещь, ведь это уроки постижения музыкального смысла собственной судьбы, хотя речь идёт о шагистике в карантине, о первых месяцах его военной службы, о первых даже неделях, когда его сержант называет Акаджав, не в силах выговорить его фамилию. Но рассказы, чаще всего автобиографические и самоиронические, он их называл «литературными автобиографическими анекдотами», даже иногда трагическими, но всё-таки это другой жанр.
Настоящая проза Окуджавы — это масштабные стилизованные исторические повествования, которые до сих пор, мне кажется, не вполне прочитаны, потому что они образуют единый текст его в достаточной степени имплицитных, скрытых, не для всех, уж точно не для непосвящённых, размышлений о судьбах России. В этом смысле самый эзотерический, самый зашифрованный его роман — это «Свидание с Бонапартом».
«Путешествие дилетантов» — роман, который обрёл колоссальную славу. Я помню, что эту книгу было совершенно невозможно достать. И до сих пор у меня срабатывает рефлекс: везде, когда я вижу, что она продаётся, я её покупаю, мимо такого дефицита я пройти не могу. Потом дарю кому-нибудь. У меня есть купленное честно на Арбате том же издание 1979 года, по-моему, или 1981-го, не помню сейчас — ну, серый том большой, где оба тома.
Так вот, «Путешествие дилетантов» — роман, популярность которого Окуджаву раздражала. Он говорил: «Эту книгу больше всего любят, потому что там любовная линия», а «Свидание» гораздо более серьёзная книга». Я согласен. Но «Путешествие дилетантов» — оно очаровательно не только потому, что там есть светлый, прекрасный, неотразимо привлекательный образ Лавинии Ладимировской, списанной с Лавинии Жадимировской очень точно. Это образ, конечно, восходящий не столько к историческому прототипу. Там абсолютно точное описание и внешности, и характера Ольги Владимировны. Все, кто знают этот нелёгкий характер, все поймут, где там она. Конечно, это Оля. И не зря книга посвящена Оле.
Но роман этот привлекателен не только изумительным женским образом, а привлекателен он той мучительной нотой безвыходной тоски, которая есть в этой книге. Она написана же, в общем, к своему 50-летию, и написана в известном смысле как автоэпитафия. Достаточно вспомнить, как Мятлев (Трубецкой его прототип) там сначала страдает от своих странных припадков раз в месяц, а потом они происходят у него несколько раз на дню, и день, когда у него один припадок, считается благополучным.
Это история о сломленных, разжёванных людях, история о страшной эпохе позднего Николая, которая так точно спроецирована на семидесятые годы. Самое удивительное там то, что Окуджава, описывая это мрачное семилетие во вставных главах, где действует императорская фамилия, сумел описать бессилие, трагическое бессилие Николая в замороженной им стране. Он довёл эту страну до той ситуации, где он уже ничего не может изменить; уже нет ему веры, а есть только шанс у его сына, наследника. Потрясающе написана его смерть. Это ощущение полной беспомощности, когда даже он, думающий, что он владеет страной, человек с твёрдыми голубыми глазами, фарфоровыми, вынужден тоже повторить: «Господибожемой…» Помните, там рефрен всего романа: «Господибожемой» витало в воздухе, подобно пыли».
Этот роман очень точно выстроен по музыкальным законам, замечательные лейтмотивы, точно организованные. Кстати, один из этих лейтмотивов — слова Некрасова «Помнишь ли труб заунывные звуки, брызги дождя, полусвет, полутьму?» — лучшие строчки в русской поэзии пятидесятых годов, хотя на самом деле, по-моему, даже ещё сороковых. Невыносимая абсолютно нота!
Этот роман проникнут и мучительной тоской затравленного, переломанного, пережёванного общества, где нет перспективы, где пыль сплошная висит в воздухе, и где одной из жертв этого позднего страшного Николая становится вот эта странная пара, эти бежавшие в никуда любовники. Эту историю Окуджава почерпнул из книги Щёголева «Алексеевский равелин». И мне настолько понравилась эта история, что я и книгу тогда купил и прочёл. Да, действительно Трубецкой некоторое время был узником этого равелина, и Жадимировскую вернули к мужу. И дальнейшая их судьба была именно сломана непоправимо и безнадёжно. Но Окуджава великолепно написал их бережную, трогательную взаимную любовь, как невозможно жить друг без друга. И вот то, как смята безжалостно эта трогательная полудетская любовь престарелого уже вояки и молодой, неопытной, прелестной, взбалмошной полячки — это великолепный контраст. Ну, полное ощущение, что раздавили бабочку. И зачем раздавили?..
Там гениальный эпизод, наверное, лучший в романе — это монолог Лавинии, когда их остановили, когда она выкрикивает эти польские проклятия: «Пся крев! Всей стране нет дела ни до чего, кроме нас двоих! Что же это такое делается? Что мы вам дались? Что вы все с ума по нам сходите? Что вы прилипли к человеку?!» Ведь когда-то Михаил Поздняев, прекрасный поэт и очень хороший интервьюер, сделал интервью с Окуджавой и спросил, в чём для него главная мысль «Путешествия дилетантов». Окуджава ответил очень просто: «Что вы все прицепились к человеку? Дайте вы дышать!» Вот этот вопль в этом романе очень ясно звучит.
И кроме того, там потрясающая Грузия — вот эта вечерняя, тенистая, благоуханная, свежая Грузия, в которую они погружаются после долгих дней пути по южным степям. Видно, как Окуджава любил эту свою родную родовую стихию — стихию грузинского застолья, доброжелательства, гостеприимства, стихию, где он отогревался после войны и после мучительного, конечно, предвоенного Арбата. Это он потом из него сделал идиллию, а ведь Арбат, по которому ездил Сталин, был страшная улица. И конечно, Окуджава нигде не был так трогателен, чист, ни в одной из песен своих, как вот в этом описании их бегства через грузинские ущелья.
Кроме того, это роман ещё и о конформизме, который разоблачён там замечательно. Не получится! Понимаете, не получится выжить, приспособившись. Там, если вы помните, в «Путешествии» появляется ненадолго выживший из ума, глухой и бедный Авросимов — герой «Глотка свободы», тот самый клерк, переписчик, который присутствовал при допросах Пестеля. Это замечательное было решение — написать историю Пестеля глазами чиновника, бумагомараки, который ничего не понимает, абсолютное остранение. И вот этот Авросимов, который возводит свой сад,— конечно, это отсылка к Вольтеру: «Надо возделывать свой сад». Но, возделывая свой сад, он сделался глухим безумным стариком. Да, добрым, да, гостеприимным, но выродился абсолютно. Не надейтесь, что можно спастись возделыванием своего сада.
Вообще для семидесятых годов было три таких апостола интеллигентского миропонимания: отец Александр Мень, но это не для всех, а это для истинно верующих; конечно, Эйдельман, который был важнейшим популяризатором русской истории; и Окуджава, который не только задавал интеллигентский, рыцарский кодекс поведения, но ещё и при этом замечательно умел приблизить и описать историю.
Конечно, Владимир Бушин. Владимир Бушин в своей необычайно гнусной рецензии на роман, которая всё-таки привела к настоящему остракизму, слава богу, он всё время пытался Окуджаве приписать (это чистое доносительство) политическое мышление, политические аллюзии, сближение. «Путешествие дилетантов» прямых аллюзий не содержит, хотя в атмосфере эпохи очень много общего. «Путешествие дилетантов» — это, конечно, роман об исторической беспомощности тирана, которому нет обратного пути. Но это ещё и роман не о политике, а это роман о том, как государство неизбежно начинает давить всё человеческое, если оно движимо идеями консерватизма и запретительства. Ну, казалось бы, что может быть невиннее.
Я забыл ещё одного автора — конечно, Юрия Давыдова, блистательного историка, чей роман «Две связки писем» и, наверное, всё-таки «Глухая пора листопада» — это всё абсолютно настольные книги нашего детства.
Вот это ощущение безвыходности, когда самый могущественный человек в империи лучше всех понимает свою полную беспомощность. Это не политическая нота, это человеческая нота. И вот это чувство лютой безысходности, лютого исторического тупика в «Путешествии дилетантов» очень явно передано.
«Но маленький господин ван Шонховен продолжает пересекать заснеженные пространства, оставляя нам в назидание свои следы. Вот так, господа!» — этими словами заканчивается роман. Ну и конечно, потрясающее письмо матери, которое вынесено в эпилог: «Целую тебя и благословляю. Твоя мама»,— где мать вместо того, чтобы её ругать за этот самовольный поступок, за бегство от мужа, становится на её сторону. «Мы — поляки. Мы — Ладимировские». Это изумительный кусок!
Что касается «Свидания с Бонапартом». Роман, который прежде всего очень оригинален композиционно. Там три истории, каждая из которых оборвана на самом интересном месте. Вторая часть — это такой довольно типичный для Окуджавы, да и вообще для русской литературы, автопортрет в женском образе. Вот эта французская актриса, эта Луиза, которая поёт песенки свои,— конечно, там очень много от самого Окуджавы, хотя Ольга Владимировна утверждает, что это списано с её матери. Наверное, есть какие-то черты, ей виднее, но для меня это и во многом автопортрет самого Окуджавы.
В чём история? Роман этот написан на самую болезненную русскую тему. Она сейчас выступила в полной мере, я об этом говорил применительно к Герцену. Это соотношение войны внешней и внутренней, когда внешняя война становится единственным способом консолидировать нацию. И более того, свидание с Бонапартом — это действительно точка проверки, точка кризиса, точка испытания для страны и для всех героев, потому что только это свидание с Бонапартом позволяет им проявиться по полной программе.
Но что особенно важно в этом романе: война с Наполеоном позволяет не только консолидировать нацию, не только задать её основные стандарты, не только написать главный эпос «Война и мир», но позволяет она, увы, и задушить свободу, потому что под предлогом внешней войны любые внутренние разногласия упраздняются. И эта симфония — она кажущаяся. Уже после войны все разделятся на Тимош и Пряхиных.
Кстати говоря, он продолжает здесь, очень тонко продолжает линию диалога, помните, Пьера с Николаем Ростовым, когда Николай Ростов, бывший, мало того, что родственник Пьера, но его товарищ по участию в войне, он ему говорит: «А если мне прикажут против тебя стрелять — я буду против тебя стрелять». И Пряхин оказывается тем, кто арестует Тимошу, Титуса, которому адресовано как раз письмо Опочинина, вот эта первая часть.
Все разделятся на Пряхиных и Титусов. Там есть замечательная мысль вот этого рокового персонажа, в которого влюблена Варвара синеглазая. Там он пишет ей в одном из писем: «Нашим патриотам, нашим освободителям необходим хладный гранит Петропавловки, чтобы охладить слишком горячие лбы». Но, простите, если вечно охлаждать горячие лбы, вы так и будете жить в граните, который периодически будет смываться наводнениями, как в «Медном всаднике». Это жизнь без развития. Это консервация.
И конечно, для Окуджавы патологична, ненормальна ситуация, когда война оказывается для нации единственной точкой сборки, а стоит на секунду это противостояние ослабить — и все опять начинают друг друга сажать, арестовывать, губить. И роман неслучайно посвящён памяти отца, потому что отец Окуджавы был носителем как раз этих благородных мечтаний о переделке мира, а погиб он от этой самой консервации, от реакции, от мести, вот от этого страшного реванша традиций. И для Окуджавы его судьба — это во многом судьба Титуса, опочининского племянника, потому что все эти светлые иллюзии о реформах кончаются в России очередным припадком внешней агрессии или внутренней агрессии, но всегда попыткой архаизации.
Конечно, свидание с Бонапартом — это точка проверки для нации. Но горе нации, если она может собраться только против Бонапарта, а после вот этого нашествия, как в третьей части и происходит, все немедленно начинают искать виноватых. Птенцы свободы, птенцы победы 1812 года оказываются внутренними врагами. Вот об этом написано «Свидание с Бонапартом». И это, наверное, один из величайших романов XX века.
И конечно, нельзя не вспомнить «Будь здоров, школяр!». Одна из лучших советских повестей о войне. И «Фронт приходит к нам». И, конечно, «Промоксис».
