Могу сказать. Я думаю, что есть определенная параллель. Это параллель вийоновская. Вийоновская тема – «я знаю все, но только не себя» – по-разному преломляется в поэзии 20-го века и прежде всего выходит на такое умозаключение: «Мне все видно, кроме меня самого, мне все подвластно, кроме меня самого; я могу за всех помолиться, кроме себя самого, потому что не знаю, чего мне просить для себя».
Эта тема есть у Окуджавы. Конечно, он лукавил, говоря, что «Молитва Франсуа Вийона» – это молитва жене. Безусловно, Ольга Владимировна сыграла в его жизни, в его творческом росте огромную роль. Конечно, Ольга Владимировна женщина поразительная, «зеленоглазый мой» – понятный адресат. Он это написал, когда она лежала в роддоме, это молитва не столько ей, сколько за нее. Когда родился Булат Булатович, который впоследствии часто называл себя Антоном, потому что его любимой куклой был Антошка… Но вообще-то не надо забывать, что баллада Франсуа Вийона и баллада Окуджавы была изначально песней для Павла Антокольского, подаренной ему на день рождения.
Он впервые спел это на даче Антокольского на Пахре, спел эту песню на мотив будущей «Молитвы Франсуа Вийона». Большая часть песен Окуджавы – это стихи на случай. И Ольга Владимировна тоже рассказывала: все шли с подарком, с цветком на день рождения, а Окуджава нес стишок, потому что это было лучшее, что он мог подарить. Приношение такое, для него поэзия всегда воскрешает мертвых или радует живых. Это подарок. Была написана песня о Вийоне не только про жену и не только жене, а она, конечно, вариация на тему пьесы Антокольского о Франсуа Вийоне («От вечной петли спасен… в море вглядывается с мачты вор Франсуа Вийон»). Но это еще и в огромной степени вариация на тему «Баллады поэтического состязания в Блуа» и «Я знаю все, но только не себя». А «Баллада поэтического состязания в Блуа» – это «От жажды умираю над ручьем». «Я знаю все, но только не себя» – это о том, что я знаю, чего попросить для всех, но что попросить для себя, я не знаю. А «Баллада поэтического состязания в Блуа» («От жажды умираю над ручьем, смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя»)… Кстати, лучший перевод, по-моему, сделал не Эренбург, а Ряшенцев для пьесы Эдлиса «Жажда над ручьем». И вообще, это пьеса гениальная. С этим ходом – девушка, которая везде его сопровождает, которая то ли муза, то ли душа сама.
Если прочитать этот перевод, вам, может быть, станет понятно, что я имею в виду, говоря, что корни Высоцкого и Окуджавы – вийоновские. Потому что до этой антиномичности лирического «я» по-настоящему дорос только 20-й век, о чем, кстати говоря, предупреждает Мандельштам в своей статье «Франсуа Виллон».
Я думаю, что «Баллада поэтического состязания в Блуа», начавшаяся тоже как стихи на случай… Дали тему, Карл Орлеанский задает тему – «Я над ручьем от жажды умираю». Сам он пишет, что умирает над ручьем, отделяющим Францию от другого края. Кто-то другой пишет стихотворение о том, что умирает от жажды над ручьем, потому что может напиться только вином. А Вийон берет пример, заложенный там (жажда над ручьем) и делает из этого пример противоречий, таких дихотомий, да?
Кстати говоря, я думаю, что Ряшенцев – один из самых удивительных русских поэтов. Он умеет гениально входить в чужую роль. От собственного лица он пишет не всегда интересно. А вот в переводах или в песнях для фильмов он, конечно, гений абсолютный.
Вот я нашел этот перевод:
В своей стране – а будто на чужбине,
Горю в мороз, дрожу вблизи огня,
Я вечно жду, хоть нет надежды ныне,
Я вновь кричу, хоть это глас в пустыне,
И все зовут, и гонят все меня.
Тяжка мне власть, и тяжек мне ярем
Я – дьявол сам, когда вокруг – Эдем,
Но, изгнан в ад, о, я возвращаюсь к раю!
Я – властелин, не властный ни над чем…
Я над ручьём от жажды умираю!
Неверность мне одна верна отныне,
Наследства жду, но где моя родня.
Я помню все, чего уж нет в помине,
Мне странно то, что ясно и дубине,
Я ночь зову уже в начале дня.
Я вновь паду, хотя я пал совсем,
Всех обыграв, я вечно должен всем,
Я счастлив только с тем, кого не знаю,
Я жизни полн, живу! А между тем
Я над ручьём от жажды умираю!
Беспечней всех, я враг своей судьбине,
Я всё храню, что трачу, не храня,
Я верю лжи, молюсь я чертовщине,
Приму врага я в дружеской личине личине,
И мне святей молитвы – болтовня.
А дружбу я вожу лишь только с тем,
Кто мне скучней скучнейшей из поэм,
Не верю никому, но всем я доверяю.
Я сыт одной – но мал мне и гарем.
Я над ручьём от жажды умираю!
Принц! Говорю все это лишь затем,
что внятен тот мне, кто вечно нем.
Я мудрецу кивну и шалопаю,
но я есть я! Увы, кому повем –
Я над ручьём от жажды умираю.
Блистательный перевод. И я думаю, что вообще Ряшенцев – большой молодец. Вот окуджавский мир, окуджавские дихотомии очень актуальны.
