Вы просто очень молоды. На самом деле лучше всех художественную манеру Толстого и ризому его гениальности проиллюстрировал Набоков: он во время лекции о Толстом гасил весь свет в кабинете, в зале лекционном — там было три лампы,— и он опускал занавески. Он включал одну лампу и говорил: «Это Пушкин». Потом зажигал вторую: «Это Гоголь». Потом зажигал третью: «Это Тургенев». А потом открывал занавески разом, так что солнечный свет врывался в аудиторию, и он гремел: «А это Толстой». Действительно, свет толстовского реализма предопределил во многом просто новое понимание человека. Реализм Толстого тотален. Тот тотальный реализм «Улисса», который в XX веке так всех поразил, базируется, конечно, на толстовских методах.
Прежний реализм рассматривал человека как существо социальное, Золя — как существо биологическое, у кого-то — как существо национальное, но взгляд Толстого на человека — это реализм тотальный: и физиологический, и социальный, и национальный, какой хотите, вплоть до самого биологического. Это действительно свет, который впущен в человеческое сознание. Толстой открыл поток сознания как технику, Толстой открыл эту новую, голую, почти библейскую манеру повествования, которая пришла к нему после кризиса 1882 года. Толстой пересмотрел абсолютно концепцию смерти и в «Смерти Ивана Ильича» предложил совершенно новый взгляд на смерть, он предложил совершенно новый взгляд на пол в «Крейцеровой сонате».
Не важно, насколько его идеи были обоснованы или рациональны — иногда они были совершенно нерациональны. Но они были ослепительно новы и, главное, продуктивны, потому что с помощью этих идей созидались великие художественные тексты. Толстовская концепция новой жизни, жизни с нуля, зачеркивания себя и этого возобновления жизни под другим именем — это концепция, за которую он поплатился жизнью, которую он пытался в жизнь воплотить, которая есть и в «Отце Сергии», и в «Посмертных записках Федора Кузьмича», и в огромной степени, конечно, в «Живом трупе». Это вообще одна из главных концепций XX века, когда человеку дается возможность под другим именем построить свою жизнь, такой глобальный «Назову себя Гантенбайн», это такое глобальное «сбежать и начать все иначе». Выдумать себя заново — это Толстой придумал.
Я уж не говорю о том, что сила изобразительная толстовская не имеет себе равных, и при этом — удивительный лаконизм художественных средств при страшной их густоте, великолепный лаконизм слова. Я думаю, что эталоном толстовского стиля является, конечно, вступление к «Хаджи-Мурату», да, пожалуй, и «Хаджи-Мурат» в целом. Вся русская проза так или иначе выросла из открытий Толстого. Другое дело, что многие его идеи остались в своем времени, но не за идеи мы его любим — мы любим за то, что сам он называл «энергией заблуждения». Вот вы пока просто или не доросли, или, может, вы читатель другого склада: может быть, вам ближе Чехов или Тургенев, а может быть, вам ближе Достоевский, такое тоже бывает. Но тем не менее великая заслуга Толстого в том, что он продвинул художественные средства дальше, чем кто-либо из когда-либо живших писателей.
