Ну, послушайте, во-первых, тот же вассалитет. Во-вторых, для художника отношения с властью отчасти как-то копируют отношения с Богом. И художник в лице власти видит не только мецената, не только поддержку в своих начинаниях, а в каком-то смысле это действительно «знанье друг о друге предельно крайних двух начал». Мольер прекрасно понимает, что от челяди его единственная защита — король. Мольер испытывает примерно те же чувства, какие испытывает герой Аксёнова в романе «Ожог», когда глава на него орёт, а при этом ему клюквенным глазком подмигивает. Они оба одиноки. И эта толпа, если надо будет, она сметёт и художника, и власть, поэтому и художник, и король противопоставлены толпе, ничего не поделаешь. Это действительно некое равновесие. Я считаю, что король — это идеальный зритель, оптимальный сопереживатель Мольера и это гарант его работы, гарант его труппы. Без короля нет Мольера. Поэтому проблема далеко не в отсутствии самооценки. Проблема, наоборот, в чрезвычайно высокой самооценке, потому что тем самым художник полагает себя равным королю.
И у Булгакова, кстати… Почему он об этом и взялся писать, или вернее — почему он эту тему вывел на первый план. Для него, конечно, проблема номер один — это его собственные отношения с властью, его партнёрство со Сталиным. Вот он так это понимал. Он понимал его как оптимального читателя, как равного себе, себя как равному ему. «Помянут сына сапожника, помянут и художника»,— и наоборот. Конечно, точнее всех эту проблему в известной постановке Эфроса трактовал Любимов. Там Любимов и Броневой, если помните, в «Кабале святош». Гениальная роль Любимова, который отлично понимал, в каком положении находится он относительно Минкульта и вообще относительно власти. Это — беспрерывная игра.