Алексей Николаевич Толстой, к сожалению, своей поздней прозой, как это часто бывает, зачеркнул многие свои ранние достижения. У Алексея Николаевича очень слабые ранние тексты, во всяком случае, все его рассказы до 1916 года, и эскиз романа «Хромой барин», и незаконченный роман «Егор Абозов», всё мне представляется очень пристрастным, мелкотравчатым и беллетристичным, но это не литература. Стихи у него совсем никакие.
Лучший его период — это так примерно, скажем, года с 1918 по 1925-й. Когда он вернулся, это было для него, я думаю, в первое время мощным стимулом, а потом это его погубило. Мне совсем не нравится «Петр Первый». Мне кажется, это скучный роман, и главное, что это роман и антиисторичный по сути, и очень заказной. Попытка написать обаятельного царя, царя-работника, царя-пролетария, такой, если угодно… Все персонажи абсолютно картонные, олеографические. В «Хождении по мукам» вторая и третья часть, по-моему, не годятся вообще никуда, а о повести «Хлеб» невозможно говорить всерьез. Но несколько действительно первоклассных произведений он написал.
Дело в том, что Толстой, который всегда позиционировал себя как человека таких нравственных норм, традиций, отчасти его игра в графа здесь тоже сказалась. Он на самом деле вовсе не был таким моралистом, и архаистом, и консерватором. Он гениален в описаниях массовых безумий, в описании большой человеческой бури, бучи. Лучшие его произведения — правильно совершенно говорил Корней Чуковский — это напечатанный в «Русском Современнике» «Ибикус, или Похождения Невзорова», книга, в которой очень многие архетипы эпохи появились впервые. Собственно, это первый роман после «Хулио Хуренито», где появляется трикстер. И кроме того, это роман первый, где были описаны тараканьи бега. У Булгакова они появились уже отраженным светом.
Мне кажется, мысль о том, что Булгаков выше Толстого как писателя,— она тоже как бы ретроспективна, потому что поздний Булгаков лучше позднего Толстого. На самом деле, в 20-е годы их и сравнивать нельзя. И Булгаков, выведший Толстого так злобно в «Театральном романе», не мог не понимать все-таки некоей первосортности его дара. Пьесы булгаковские лучше толстовских, а ранняя проза Булгакова, она, конечно, уступает толстовской: его меткости, зоркости, изобразительной мощи. «Похождения Невзорова» — это удивительно веселая, и полнокровная, и светлая книга. Хотя главный герой, конечно, в нём есть какая-то мистическая двусмысленность, какая-то адская тень лежит на нем. Да, такие персонажи полезли тогда на поверхность, как из преисподней.
Феноменально талантливая вещь, конечно, «Гадюка». Вот мы включили её в эту антологию «Маруся отравилась» именно потому, что она очень точно отражает НЭП, картины НЭПа, ситуацию НЭПа, когда женщина — цельная героиня Гражданской войны, подобная леоновскому Векшину или каверинским героям из «Конца хазы»,— не вписывается в мир, вытесняется в криминал. Но на самом деле Ольга из «Гадюки» — она ведь воплощение России самое точное. Действительно какая-то копия, реинкарнация Толстого — это Алексей Иванов в наши дни, потому что его вечная невеста Татьяна из «Ненастья» — это буквально Ольга Зотова из «Гадюки», просто ведь героиня «Гадюки», что очень важно, она так и остается девственницей. Понимаете, её считают шлюхой все, и не только коммунальные соседи. Ну как это можно — сохранить девственность, шатаясь с красным комиссаром по фронтам Гражданской войны? Ну вот он её берег. Он её любовался там: настоящих русских кровей с цыганщиной. А у нее ни с кем не вышло. Гимназист, растленный тип, не смог её изнасиловать. Комиссар от нее отказался. Уже влюбился в пишбарышню советский начальник, вот этот полный и печальный человек, которому тоже неуютно во временах НЭПа. И так ни до кого, так сказать, она не снизошла. И это образ России, которая где-то, в каком-т вечном, главном измерении, она остается невинной. Никто не затрагивает ее, никто не смущает её по-настоящему. Никому она не может принадлежать. Но это блоковское — «какому хочешь чародею отдай разбойную красу»,— и все равно, в подтексте читается: и всё равно ты будешь не его.
Образ гадюки — это такой образ никем не нарушенной чистоты, какой-то глубинной, абсолютной ничейности, непринадлежности никому. И здесь, конечно, Толстой при всем своем беллетризме, бытописательстве, очень часто поверхностности, уловил какую-то глубочайшую суть русского характера. Как ни странно… а, впрочем, ко многим так,— к нему талант вернулся во время войны, когда он написал «Рассказы Ивана Сударева». Не только «Русский характер», блистательный рассказ, из которого, кстати, потом великолепную балладу «Блудный сын» сделал Давид Самойлов. Но там самый потрясающий рассказ — это «Странная история».
Вот если давать что-то школьникам из Толстого — всегда дают «Русский характер», а самая сильная вещь — это рассказ «Странная история». Который немножко имеет какие-то черты сходства с рассказом Гроссмана «В Кисловодске». Я не берусь анализировать суть этого рассказа, он сложный. Но если в самых общих чертах, то это о том, как русское пробуждается в советском, как в человеке, отвергнутом советской властью, мобилизуется все-таки русское, и не позволяет ему предать. Понимаете, ну это как в «Нашествии» у Леонова, где самым последовательным патриотом оказывается враг народа, а коммунисты сбежали. Там освобождается враг народа накануне оккупации, и в момент оккупации возглавляет в городе подпольное сопротивление. А коммунисты бегут, и не выдерживают этой ситуации. Это как бы такое леоновское послание «Мы — твои», которое он прочел все равно, и Сталин понял его довольно глубоко.
Значит, что касается А.Н. Толстого, то, конечно, рассказ «Странная история» — это рассказ о какой-то глубинной сути русского, более глубинной, чем «Русский характер». Это страшный рассказ, жуткий, но чрезвычайно точный. Что касается других сочинений, то, конечно, тогда же, в лучший свой период, он пишет «Необыкновенное приключение Никиты Рощина» — великолепный текст о Гражданской войне, замечательный текст «Детство Никиты», который написан за границей, потом издан здесь. Вообще, свой лучший период он пережил тогда. Закончился этот период совершенно точно на «Эмигрантах». «Эмигранты», оно же «Черное золото» — это уже идеологическая вещь, уже услужливо подготовленная, написанная по социальному заказу, клеветническая по отношению ко многих людям, которых он там знал и которых любил. Но там замечательный образ Налымова, его сквозного персонажа, и замечательная любовная линия, вот потрясающая. Вот эта женщина, которая там проституткой вынуждена стать, это потрясающая линия. Это придает повести какое-то очарование небывалое. Хотя, конечно, это не сравнится по цинизму и точности ни с «Ибикусом», ни с «Голубыми городами», тоже замечательной прозой. Но все равно это настоящая литература, «Эмигранты» ещё по крайней мере. Дальше вот, в «Хождении», пошло сукно. Там эпический стиль, который совершенно не имеет ничего общего с его стилистикой нормальной. Там, конечно, есть замечательные… в «Хмуром утре» есть этот замечательный поп-расстрига. Но, в принципе, и Даша, и Телегин — эти розовые герои, и Катя с Рощиным — герои как бы не розовые, но все равно абсолютно искусственные,— они уже выдают идеологическое задание. Алексея Толстого надо читать в те времена, когда он утратил почву под ногами и замечательно реализовывался в эмиграции, а не вернуться он не мог, но и не испортиться по возвращении не мог.
