Абсолютно саморазрушительна. Дело в том, что принести вред или пользу — это категории весьма относительные. Что понимать под пользой?
Мне кажется, что любая эмпатия — это моральная травма. Именно в силу этой печальной причины я настаиваю на том, что помощь больным должна быть делом профессионалов. Что волонтер не может и не должен слишком много времени проводить с больным и должен это делать, только если ситуация крайне безвыходная. Делать это для самоуважения или ради своих чувств добрых совершенно бессмысленно.
Кроме того, как мне представляется, не нужно брать на воспитание проблемного ребенка, если вы движимы только добрыми чувствами. Есть катастрофические ситуации. И это описано не только в «Романе воспитания» Горлановой и Букура, но это вообще общее явление.
Не надо усыновлять больных или трудных, если вы не имеете педагогического и медицинского образования. А если не имеете, но вам очень хочется, то, по крайней мере, сознавайте, на какой риск вы идете. Эмпатия — страшная вещь. От нее умирают.
Понимаете, Алексей Николаевич Толстой обладал удивительным качеством. Он действительно был при всей своей хваленой толстокожести, при цинизме был человеком необычайного духовного чутья. Он говорил сыну Никите, что не может читать Толстого, потому что Толстой пишет слишком густо. «Хочется сказать: старик, хватит — я уже понял, представил». А там у Толстого всё маслом, густыми мазками. И он начинает задыхаться.
И вот убило Толстого то, что он сначала входил в комиссию по расследованию Катыни и вынужден был врать, а потом в 1943 его включили в комиссию по расследованию фашистских зверств на оккупированных территориях, и он увидел то, что человек видеть не может. Он увидел то, что человек видеть не должен. Другой бы вынес, а он всё-таки обладал писательским даром воображения, невероятной эмпатией, невероятным состраданием.
Его это надорвало, и случился этот рак легких, который был, я думаю, конечно не от регулярного курения. Курил-то он в основном трубку и не взатяг. Случилось это оттого, что его представления о человеческом, о человеке были не просто раздвинуты, а сломаны. Он себе этого не представлял.
Он вообще был, по многим свидетельствам, человек порядочный и скорее добрый, нежели циничный. Там и помощь Ахматовой, и вполне себе пристойное поведение после пощечины Мандельштама — он мог его уничтожить и не сделал этого. Многим помогал. С Буниным вел себя великолепно. Он был человек достойный, невзирая на все свои компромиссы. И вот писательское сопереживание, писательский крах своей концепции человека (потому что он по природе своей был человек счастливый) — это его нагнуло. Это его, можно сказать, и угробило.
Есть люди — необязательно хорошие, необязательно добрые, потому что «добрый» вообще для меня понятие очень сложное, но есть люди пусть даже самые легкомысленные и беспечные, но совершенно неспособные, не умеющие видеть чужое горе. Их это ломает. Они просто совершенно сморщиваются. А видеть много горя они не могут вообще.
У каждого же, понимаете, свой болевой порог. Я подозреваю, что у большинства это с моралью никак не связано. Мораль — это вообще, не знаю, как официальная формулировка веры. Как символ веры, как официальная формулировка каких-то интуитивно понимаемых вещей. У большинства мораль на уровне такого животного, бессознательного выбора. Нельзя бить детей? Нельзя, нехорошо. И так далее.
Так вот есть люди, рожденные для сопротивления, а есть совершенно не умеющие. И таких людей я люблю. Я им сочувствую. Потому что тот, кто сострадает, в любом случае заслуживает уважения. А тот, кому всё равно, точно попадает под определение Лидии Яковлевны Гинзбург: «Железных людей нет, есть деревянные».
