А видите ли, Сталин вообще-то довольно многим и многое прощал. Ну, если вспомнить знаменитое «завидовать будем!», о том что вот, видите, Маршал живет с женой Симонова — что делать будем? Завидовать будем! Почему будем завидовать, ну потому что Рокоссовский нужен. И в каком-то смысле нужнее писателя Симонова и уж тем более его жены. Если даже этот мемуар Поскребышева «Легенда», то у Сталина, ну, как и у его учителя Ленина, был прагматический подход ко всему — сантименты их не волновали. Наверное, для Сталина были какие-то принципиальные вещи, но мне лично о них ничего не известно. Мне известно, что если он действительно видел в человеке какую-то пользу, как в НРЗБ, например, человеку кое-что прощалось. Как Жукову — до какого-то момента. С какого-то момента — когда он перестал быть так нужен — после войны — ему перестали это прощать и он попал в опалу. То есть… хотя, кстати, Суворов утверждает, что Жуков преувеличивал свои расхождения с вождем, чтобы как-то задним числом нарастить независимости — не знаю, так сказать, не присутствовал. Но отношение Сталина к Шолохову было не столько уважительным, сколько он, конечно, он был прагматически в нем заинтересован, но потом, почему только «Поднятая целина»? Я думаю, что и «Тихий Дон» скорее работает на Сталина, нежели против, потому что мораль Тихого Дона, если его читать именно сталинским взором, она в том, что без обручей эта бочка рассыхается Без железной власти в этой стране и конкретно даже в самом консервативном южном ее участке — на Дону — все начинают люто истреблять друг друга: семьи трескаются пополам, все разломы проходят через родственные связи. Мгновенно, стоит чуть ослабить узду — вспыхивают братоубийственные инстинкты. В буквальном смысле братоубийственные, потому что по семье Мелеховых тоже змеится эта молния. В конце концов, между убийцей Петра Мелехова — самого моего любимого там героя — и самим Петром существуют прямые родственные связи. Эта буча, это колоссальное, это страшное брожение начинается именно там, где престол видел самую незыблемую свою опору, и это лишний раз доказывает…Кстати, именно поэтому был напечатан «Тихий Дон», невзирая на все редакторские опасения и угрызения в среднем звене, когда целые писательские группы отправлялись к Шолохову, чтобы Григорий Мелехов в конце концов пришел к нашим, Алексей Толстой писал статью, пытаясь его в этом убедить — он настаивал на своем. Здесь я совершенно согласен с Александром Мелеховым, таким случайным однофамильцем, на самом деле замечательным прозаиком, который утверждает, что одним из доказательств авторства Шолохова является его борьба за публикацию собственной вещи — за чужое так убиваться не будешь.
Действительно, семь лет он продержал в столе 4 том, чтобы напечатать его с тем финалом, который ему был нужен. Не говоря уже о том, что 3 том «Вёшенское восстание» тоже протирался через цензуру три года. Начат был в публикации в октябре, продолжен год спустя, насколько я помню.То есть, в любом случае, для Шолохова это высказывание носило принципиальный характер, и для Сталина, я подозреваю, тоже. Потому что пафос романа работает, в конце концов, на идею жесткой — ненавижу это слово — вертикальной власти. И вот что было бы с вами без меня — вот что говорит эта книга, и это вполне понятная интенция. Шолохов спасал тех, кого мог оценить. Мандельштама и Платонова он оценить не мог — на это границ его вкуса не хватало. На Пастернака хватало. То есть, он щадил тех, кто мог пригодиться, так мне кажется. Никаких сантиментов или вкусовых нюансов здесь абсолютно не было. У него был вкус — ну я думаю, ну, получше, чем у Хрущёва — но, в общем, в пределах начала Серебряного века, в пределах Булгакова. Вот так. Хотя Булгаков тоже не самый простой писатель, но, во всяком случае, оценить «Дни Турбиных» и «Бег» сталинского вкуса хватало, а вот оценить, например, «Впрок» — уже не хватало.
