Как вы относитесь к музыкальному творчеству Эрнста Гофмана?

Да и не только в Гете. Я думаю, что она есть и в Шиллере, как это ни ужасно. И она есть и в Гофмане. Ну, в Гофмане это есть, скорее… это осознается как опасность. Потому что Гофман — он уж совсем не оттуда, он совсем в немецкой традиции — чужеродное явление: такое не то американское, не то французское, странное какое-то. Поэтому у Гофмана разве что в «Коте Мурре» есть этот торжествующий филистер. А так-то вообще-то ростки фашизма есть уже и в «Песне о Нибелунгах», что в фильме «Нибелунги», по-моему, явлено с поразительной точностью. У Хафнера есть такая мысль, что «вот, когда вы хороните немецкую культуру, вы поступаете по заветам Гитлера. Потому что на самом деле Гитлер — явление глубоко антинемецкое,…

Ну вот как вы можете любить Юркуна, я тоже совсем не поминаю. Потому что Юркун, по сравнению с Кузминым — это всё-таки «разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц».

Юркун, безусловно, нравился Кузмину и нравился Ольге Арбениной, но совершенно не в литературном своем качестве. Он был очаровательный человек, талантливый художник. Видимо, душа любой компании. И всё-таки его проза мне представляется чрезвычайно слабой. И «Шведские перчатки», и «Дурная компания» — всё, что напечатано (а напечатано довольно много), мне представляется каким-то совершенным детством.

Он такой мистер Дориан, действительно. Но ведь от Дориана не требовалось ни интеллектуальное…

Павич – это при довольно бедном интеллектуальном насыщении, при довольно бедном понятийном аппарате замечательное умение рассказывать историю каждый раз другим способом. Эта нескучность делала бы его идеальным кандидатом на Нобелевскую премию.

Почему магический реализм популярен в Европе, тоже понятно. Потому что это остатки постромантического мировоззрения, это желание рассказывать сказки вместо унылых производственных сочинений, вместо унылого монотонного реализма. Мне-то как раз кажется, что магический реализм родился вместе с Гофманом. Он умел сочетать сновидческую достоверность деталей и полную непонятность целого, что и создает эффект страшного и заставляет нас…

«Житейские воззрения кота Мурра» – это, к сожалению, незаконченный роман. Понимаете, из трех планируемых томов написаны два. И многое не доведено до конца. Главная фигура в книге – это не кот Мурр. Главная фигура – это Крейслер. Это наиболее существенный вклад Гофмана в Крейслериану – в жизнь, в описание философии композитора. Но мы знаем о Крейслере явно недостаточно. Безумие, которое им овладело; любовь, которая им овладела; страшные галлюцинации, которые его посещают; эта история с алым ястребом, который хлебнет крови, – это мрачный фон романа, который делает его не столько комическим, пародийным произведением, не столько линией Котофея, сколько линией прозрения одинокого гениального…

То, что фея Розабельверде не очень хорошо думала о людях и о короле Пафнутии, – это не очень плохое допущение. Ей было за что сердиться на людей, которые выгнали чародеев. Но это нет, там у Гофмана более сложная эмоция. Конечно, это не было местью людям с ее стороны. Это было внезапным порывом сострадания к карлику, к уродцу. Она его увидела. Это очень по-гофмановски. 

Так вот, она почувствовала, что изменить его природу не может. Она не может, при всем своем фейском всемогуществе, сделать его красивым и талантливым. Но она может сделать ему три волоска, которые позволят ему производить на людей такое впечатление. А люди вообще вымещают зло за свои иллюзии на объекте этих иллюзий. Поэтому…

Нет, вообще то, что художник видит истину и портретирует, – это довольно частый мотив. Он есть в «Мельмоте-скитальце», который, кстати, появился одновременно с «Эликсирами сатаны» и содержит весь набор готических мотивов. Надо посмотреть. Там тоже есть страшный портрет, который на всех смотрит. Вообще, тема портрета – в гоголевском «Портрете», например – очень важна для готики. Потому что художник похищает душу того объекта, которого изображает. И похищает его тень, если угодно.

Тема художника-похитителя души, художника-разоблачителя  – это готическая тема. Вообще, тема художника, видящего истинную, непарадную и даже вообще незримую часть человеческой души – это…

Крошка Цахес болен, он вообще-то и умственно неполноценен. Нет, конечно, он этого не сознавал. То есть он сознавал этот незаслуженный дар как заслуженный. Он надеялся, он радовался тому, что все это ему по заслугам, что все это он должен воспринимать как норму. Он никогда не считал себя «поцелованным феей». Он считал, что все эти люди искренне его любят и искренне им восхищаются. Крошка Цахес не имеет счастливого дара критичности, в  том числе критичности социальной. Он наделен счастливым даром принимать все как заслуженное, как должное. Это нормально совершенно.

Для этого надо перечитать Анну Рэдклифф , надо перечитать метьюриновского «Мельмота Скитальца», надо перечитать «Портрет Дориана Грея» под этим углом. Но в принципе, готический роман — это реакция на философию просвещения, реакция довольно важная. «Реакция» здесь — в прямом смысле слова. Реакция для нас — всегда какое-то движение, направленное против прогресса, с ненавистью на него отвечающее. И действительно, всякий раз, когда вера в идеалы, в прогресс, в человека здорового, полноценного; всякий раз, когда эта вера начинает занимать в обществе сколько-нибудь лидирующие позиции, тут же возникают люди, которые уверены, что человек по природе своей зол, что мир лежит во зле, что никакого не…

Это довольно известная история. «Серапионовы братья» назвались так в честь четырехтомного романа Гофмана. Это, строго говоря, не роман, а такой цикл рассказов с шкатулочным, барочным обрамлением. Вот общество пустынника Серапиона, которое имело более-менее реальный прототип, общество Серафимовых братьев, куда входил, насколько я помню, Шамиссо, сам Гофман там появлялся, и некоторое количество магнетизеров, гипнотизеров. Это такие люди, которые изучали оккультные, темные, мистические истории. И «Серапионовы братья», выдуманные Гофманом,— это предлог объединить его слабые и сильные, разные рассказы в единый цикл и издать по аналогии с тиковским «Фантазмусом». Естественно, что…