Майя Туровская считала, что Гофман – это счастливое исключение из немецкой литературы, потому что ни одной из традиционно немецких черт – ни культа философии, ни культа абстракции, ни милитаризма, ни тяжеловесной серьезности – мы у него не находим. По мнению Туровской, Гофман был самым французским из немецких писателей.
Я не совсем это мнение разделяю. Потому что для французского он слишком скептичен в отношении Наполеона, а Наполеон – явление глубоко французское, явление французского духа. Для меня Гофман – очень интересный ответ на главный вызов романтической эпохи. Мы привыкли считать, что романтика и готика ходят руку об руку. Иногда они друг другу очень мешают и сильно противоречат. Я бы даже сказал, что романтика и готика – это два разных ответа на идею просвещения. И романтизм, и готика исходят из того, что человек несовершенен, что он не стремится к добру или благу, а его участь погружена во тьму. Но если романтика выбирает героя борющегося и подчиняющего себе мир, героя-бунтаря, то готика выдвигает героя-эскаписта, который предпочитает от этого мира бежать и в одиночестве обдумывать свои шедевры. «Быть тебе в хрустале, быть тебе в стекле» в «Золотом горшке», – вот это заключение главного героя в стекло, в графин до некоторой степени является метафорой художника, который сидит в своем стеклянном дворце. Но если его разобьет, то погибнет.
Участь человека, по Гофману, трагична. Но утешением и компенсацией может выступать творчество, могут выступать одинокие грезы, занятие утонченными и сложными вещами вроде музыки. Гофман, конечно, яростный сатирик. Сатирик, который абсолютно беспощаден к тщеславию, к человеческому самопреувеличению, к милитаризму в любых его формах. И, конечно, он ненавидит с самого начала, ничуть не обольщаясь, Наполеона. Наполеон для него – воплощение не просто тщеславия, а именно мелкости устремлений. И в Крошке Цахесе есть наполеоновские черты. Это сатира, которая запрещает преувеличивать карликов. Это как у Левитанского, «Человечек»:
Вот уже и утро настает.
Маленькое солнце Аустерлица
над долиной маленькой встает.
Человечек даль обозревает,
не сходя со своего коня…
Человечек не подозревает,
что он на ладони у меня.
Это такое как бы от лица Господа стихотворение. Изобразить Наполеона в виде Крошки Цахеса, изобразить властолюбие и манию величия в виде патологии (карлика) – это великая, конечно, гофмановская идея. Но ключевая, стержневая идея Гофмана довольно парадоксальна – это идея благородного безумия. Иными словами, для Гофмана человек по-настоящему не интересен до тех пор, пока он не сошел с ума. Сходит с ума Крейслер, сходит с ума Менард в «Эликсирах сатаны». И не зря Гейне говорил, что сам дьявол не написал бы ничего более дьявольского. Действительно, «Эликсиры сатаны» – это роман физически очень страшный. Страшный, как некоторые кошмарные фантазии Линча. Страшный физиологически: вот эта сцена, раздается в камере тихое поскребывание и шепот: «Менард, братец Менард!». Это способно свести с ума. Не зря Гейне с умилением говорил о том, как какой-то студент в Лейпциге сошел с ума, читая этот роман. Может, у Гофмана было превосходное чувство готического.
Но он искренне полагает, что состояние здравого ума, «рацио» – это прельщение, это всегда ошибка. Для Гофмана человек начинается с того сдвига, который он переживает, безумия. Мари, пока у нее не появилось Nutcracker’а, пока у нее не появилось Щелкунчика, была обычной девочкой. Она и не подозревала, что окружена крысами. Стоило ей увидеть сон, в котором уродец-щелкунчик побеждал всех и расколдовывался, ее мировоззрение приближалось к истинному.
Иными словами, главная задача каждого человека – отыскать тот волшебный, тот блаженный сдвиг в сознании, начиная с которой он видит мир как он есть. А мир как он есть – это мир жестоких чудес и страшных проклятий. Для Гофмана самое страшное – это тема ожившей куклы. Кукла, которая механически живет, механически повторяет. В этом смысле самый страшный, самый мой любимый рассказ Гофмана – это, конечно, «Песочный человек». Там как раз студент влюбляется в куклу именно потому, что она механически повторяет все его слова, механически закатывает глаза. По Гофману – это впоследствии реализованная Сорокиным метафора мясных машин – человек является машиной до тех пор, пока он выполняет предписанные действия, ходит в предписанные места.
Единственное и лучшее, что может сделать человек, – это распрограммировать и забыть свою, заложенную в него кукольником программу, начать действовать самостоятельно. Вообще, тема ожившей куклы в литературе одна из самых готических и самых распространенных. Началось еще с сотворения мира в Книге Бытия, продолжилось «Пиноккио», а «Пиноккио», кстати говоря, одна из самых страшных сказок. Задача человека – перестать быть ходячей куклой. Если вы помните, в «Барби» замечательно сказано: Барби начинает превращаться в человека, потому что не может больше ходить на носочках. И старая Барби дает ей совет: «Ты должна понять, кто в тебя играет».
Вот и гофмановская идея заключается в том, чтобы распрограммировать в себе куклу. Вот кот Мурр – портрет самодовольного обывателя, филистера, мещанина, который при этом еще и распевает, опьянев от жратвы, бодрые песни. Отказаться от механической бодрости, прийти к трагическому мировоззрению, даже с помощью безумия выгнать себя из комфортного мира кукольных представлений. Вот это главная задача Гофмана. Ведь и для Щелкунчика главная задача – перестать быть куклой, превратиться. А главная задача творца – эту куклу расколдовать. Мы все носим на себе следы злого колдовства, мы все превращены в механизмы. Мы все должны соступить с этой искусственной дороги.
Что я рекомендую у Гофмана читать? Конечно, «Эликсиры сатаны» для обострения интуиции и для понимания готического сюжета. Конечно, «Песочного человека» в обязательном порядке именно потому, что он наиболее физиологически жуток и наиболее органично построен. Наверное, «Майорат» как самая лучшая замковая готическая фантазия. Ну и, наверное, «Повелителя блох». Это лучше «Повелителя мух», потому что это очень весело. Надо всегда помнить, что гофмановская сатира – это сатира освобождающая, она измывается над всеми чудовищами, которые слишком серьезно относятся к себе.
