Я считаю, что «Сестра печали» — одна из лучших книг о войне, что «Девушка у обрыва» — лучшая повесть в знаменитом сборнике «Нефантасты в фантастике», помните, в «Библиотеке фантастики». И, кроме того, Шефнер был гениальным поэтом. Я тоже немножко был с ним знаком. Ну, «гениальный» — может быть, слово слишком сильное применительно к нему, потому что он был очень тихий человек, но некоторые его стихи останутся навсегда.
В этом парке стоит тишина,
Но чернеют на фоне заката
Ветки голые — как письмена,
Как невнятная скоропись чья-то.
Осень листья с ветвей убрала,
Но в своём доброхотстве великом
Вместо лиственной речи дала
Эту письменность клёнам и липам.
Только с нами нарушена связь,
И от нашего разума скрыто,
Что таит эта древняя вязь
Зашифрованного алфавита.
Может, осень, как добрая мать,
Шлёт кому-то слова утешений;
Только тем их дано понимать,
Кто листвы не услышит весенней.
Понимаете, это без отчаяния сказано, но с такой грустью невероятной! И потом, вспомните про двух стариков у телевизора: «…Маячит телебашня, // Как стетоскоп, приставленный к Земле». Потом это:
Я иду над зарытым каналом,
Я вступаю на старенький мост.
Он теперь над зарытым каналом,
Как тяжёлый ненужный нарост.
Сколько тысяч моих отражений
Там осталось в зарытой воде…
Неужели теперь, неужели
Нет меня уже больше нигде?
И гениальное совершенно стихотворение — прямо сейчас разревусь!— «Город памяти». Помните: «Есть в городе памяти много домов…»? Оно без рифмы, рифма появляется в конце: «…Оглянемся, города нет за спиной. // Когда-нибудь это случится со мной». Про двойника замечательно, как он себя во сне увидел. Помните:
Он шагал к рубежу небосвода,
Где осенняя гасла звезда,—
И жалел я того пешехода,
Как никто не жалел никогда.
Ну, фирменная шефнеровская ирония, конечно, петербургская, фирменная классическая традиция, безусловно, замечательное и долгое знание жизни, милосердия, снисхождения:
Не надо, дружок, обижаться,
Не надо сердиться, ей-ей,
На сверстников и домочадцев,
На дальних и близких друзей.
Там всё это так ничтожно
Пред вечными теми веками,
Что всех, но всегда разлучат.
Понимаете, это смиренная печаль, которая Шефнера так отличает. «Милость художника». Я оттуда выброшу одну строфу с вашего позволения, она плохая, но те четыре, которые останутся, они очень хорошие. Я хотел читать «Милость художника», но я, пожалуй, прочту другое. Я же очень много его знаю наизусть, он был одним из любимых поэтов моего детства.
У ангела ангина,
Он, не жалея сил,
Стерёг чьего-то сына,
Инфекцию схватил.
В морозном оформленье
За домом тополя,
В неясном направленье
Вращается Земля.
До рая не добраться
С попутным ветерком,
И негде отлежаться —
Летай под потолком.
Земная медицина
Для ангела темна.
Ангина ты, ангина,
Чужая сторона!
Конечно, найдётся какая-то, прости господи, сволочь, которая скажет, что это всё сентиментальное, детское, очень советское. Ну, есть же люди, которые под любым предлогом — неважно, советским или антисоветским — отрицают всё человеческое. Им лишь бы, так сказать, холодом своим дыхнуть на какое-то живое человеческое тепло. Я научился игнорировать этих людей, потому что они дураки. Иначе они бы, конечно, так себя не вели. Они бы поняли, что драгоценно только человеческое, а всё остальное — скучно.
И потом, понимаете, из того же Шефнера… Очень интересная судьба трёхстопного анапеста в российской культуре. Особенно, конечно, его внедрил Анненский:
Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка…
От неё даже дыму
Не уйти в облака.
Очень много для него сделал Твардовский («Я убит подо Ржевом, // В безымянном болоте») и Пастернак:
Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролёты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идёт.
Этому размеру всегда соответствует почему-то падающий снег и быстротечность времени, это как-то в семантическом ореоле этого размера очень увязано. И, конечно, одно из лучших упражнений на эту тему — это Шефнер:
Звёзды падают с неба
К миллиону миллион.
Сколько неба и снега
У Ростральных колонн!
Но особенно мне нравится такое, где он охарактеризовал замечательно пегаса своего карусельного:
Я, как многие дети,
Уплатил пятачок.
А потом мой билетик
Оборвал старичок.
К карусельной лошадке
Он подводит меня.
С карусельной площадки
Я сажусь на коня.
Хвост трубится, как дым.
Конь бессмертен, как в сказке,
Конь мой неутомим.
Вот мы скачем над лугом,
Над весенней травой.
Всё по кругу, по кругу,
По кривой, по кривой!
Я старею, старею…
Где мой тихий ночлег?
Всё скорее и скорее,
Всё стремительнее бег.
Мы летим над больницей,
Над могильной травой.
А Вселенная мчится
По кривой, по кривой.
Это здорово сделано на самом деле!
