Ну по моим ощущениям, такие авторы в российской литературе — это все очень субъективно. Я помню, как с Шефнером мне посчастливилось разговаривать, он считал, что Бенедиктов очень сильно изменил русскую поэзию, расширил её словарь, и золотая линия русской поэзии проходит через него.
Но я считаю, что главные авторы, помимо Пушкина, который бесспорен — это, конечно, Некрасов, Блок, Маяковский, Заболоцкий, Пастернак. А дальше я затрудняюсь с определением, потому что это все близко очень, но я не вижу дальше поэта, который бы обозначил свою тему — тему, которой до него и без него не было бы. Есть такое мнение, что Хлебников. Хлебников, наверное, да, в том смысле, что очень многими подхвачены его интонации. Но в плане расширения лексики и приемов, безусловно, эти люди. А все остальные, даже включая безмерно мной любимого Окуджаву — мне кажется, что постепенно повторение становится главным.
Многие сказать, что это Вознесенский. Вознесенский действительно многое изменил, и в лексике, и в тематике. Но мне кажется, что Вознесенский все-таки очень много не договорил. Такое у меня есть ощущение.
Потому что настоящий, трагический, глубокий Вознесенский, его отношение к жизни, которое видно, скажем, в судебной хронике — «Уездной хронике», точнее, это: «Мы с другом шли. За вывескою «Хлеб» ущелье дуло, как депо судеб». Вот это «Ты помнишь Анечку-официантку?» Или «Ров», например. Настоящий глубокий трагический Вознесенский (или «Второй», замечательная поэма, либретто) — это, мне кажется, осталось на втором плане. Многие восприняли в Вознесенском только форму, и он у них проходил по линии штукарства. А на самом деле Вознесенский — это довольно глубокий социальный мыслитель. Вот такая радость потери, радость катастрофы, которая есть там у него в «Пожаре в архитектурном», пастернаковская тема в нем очень значительна.
А так мне правда трудно назвать поэта, который бы радикально реформировал русский стих и его тематику. Многие вспомнят Бродского, но как раз Бродский довольно традиционен, он постоянно говорит о себе: «Я заражен нормальным классицизмом». Это же касается и формы. А вот Слуцкого мне трудно тоже, хотя Слуцкий, наверное, продвинул русский стих значительнее всех после Маяковского.
В последнее время мне как-то странно ближе всех Самойлов. Он очень герметичный поэт, очень закрытый, и наверное, исследовать самойловскую внутреннюю тему, самойловское лирическое Я — это самая интересная задача. Но Самойлов ведь очень фольклорен. Его лучшие произведения, стилизация народных баллад, он такой действительно по мировоззрению своему глубоко фольклорный поэт. И вот мне кажется, вернуться к Самойлову, к таким стихам как «Поэт и гражданин» (она печаталась как «Поэт и старожил») — мне кажется, это очень интересно. Это будущее. Сейчас пока этим занимается глубоко один Немзер.
