Понимаете, какая вещь? Блестящая полицейская операция, на мой взгляд, вообще оксюморон, как права человека. Полицейская операция не может быть блестящая. Это, знаете, как сказано у Петрушевской в «Смотровой площадке»: «Так что наше повествование заканчивается полной победой героя, другое дело, что непонятно, кого тут было особенно побеждать». Некого. Действительно, «Процесс 32-х», или «Процесс Серно–Соловьевича» был довольно значительной вехой в разгроме русского освободительного движения. Но ведь понимаете, процесс 1862-1865 годов, по которому и Тургенев был обвинен, а потом оправдан… Кстати говоря, оправдано было подавляющее большинство. Остальные поехали в вечную ссылку, в пожизненную, или в многолетнюю каторгу. Но при всем при этом этот процесс был далеко не главным содержанием эпохи, главным её содержанием был разгром польского восстания. И Серно-Соловьевич, собственно говоря, и погиб в 1866 году, насколько я помню, во время восстания поляков на каторге. Он погиб ещё на стадии подготовки этого восстания. Все были расстреляны, зачинщики, а все-таки условия содержания поляков были смягчены.
Но главное содержание процесса и главное содержание процессов в 1860-х годах — это все тот же ресентимент, это все то же внутреннее сплочение страны за счет внешних вызовов. Это польское восстание, его разгром, объединение страны — в очередной раз — под личиной усмирения Варшавы и противостояния всей Европе, это опять тютчевское:
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам — наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские — Европы не спросясь…
Вот это самый гнусный ресентимент, которому Тютчев в огромной степени был подвержен. Понимаете, искрений консерватор, но что с того, что он искренний. Тогда Герцен признал свое поражение, признал свое одиночество, потому что Россию всегда можно отвлечь от освободительного движения очередным присоединением Крыма или покорением Варшавы. Ну вот тогда Варшава сыграла таким образом.
И называть это блестящей полицейской операцией? Понимаете… Ну вот в Россию проникали, действительно, в большом количестве, через книжную лавку Серно-Соловьевича и его коллег, всякого рода герценовские материалы. Что в этом, так сказать, страшного? Ну читали это все. И чем больше это читали, тем меньше этому верили, чем это было свободнее, тем это было, если угодно, победительнее в смысле европеизации страны. Страна просто, действительно, в какой-то момент становилась более открытой, и в ней бы уже не возник террор. А в результате 1870-1880-е годы прошли под знаком обоюдного террора, под знаком холодной гражданской войны, иногда не холодной. И Александр Второй был убит потому, что свернул свои реформы на полпути, а не потому, что их начал, как говорят многие.
Помните, издеваясь над этой точкой зрения, пишет Коржавин: «Шутка ль! Ради баловства самый добрый царь убит». Да не ради баловства, в том-то и дело: он убит именно потому, что поманил и бросил, что он начал и не закончил эти реформы. В результате рана загнила.
Потом, понимаете, насчет «блестящей политической операции» тут проблема ещё в том, что очень много было провокаций. Я не специалист, это надо было Юрия Давыдов, спрашивать об этом, но в огромной степени борьба с революцией, борьба с революционерами шла за счет провокаций. Сейчас есть такая точка зрения, что весь заговор, скажем, Петрашевского, был идеей провокации. Есть даже идея, что и декабристы — это результат правительственной провокации, и очень может быть, что это окажется когда-нибудь справедливым,— многое ведь до сих пор неизвестно.
В любом случае, мне кажется, что сколько бы вам не казались блестящими государственниками, талантливыми исследователями люди, которые громили вот это идейное, вольнолюбивое движение, русскую прессу; люди, которые закрывали «Современник», сажали Чернышевского, обыскивали Некрасова; люди, которые следили, провоцировали, помещали под негласный полицейский надзор,— они могли быть сколько угодно блестящими, но могилу российской империи выкопали они, и победившая впоследствии партия Константиновского дворца, и Победоносцев — главный идеолог реакции. Реакция убила Россию, а не революция. Потому что революция оказалась: а) поздней и б) убийственной, а не спасительной.
