Клинических нет, клиническое безумие исключает какое бы то ни было художественное творчество. Мне кажется, что и путь Хлебникова — это не скажу деградация, но просто увядание. Он, мне кажется, чем больше утрачивал самоконтроль, тем он писал меньше. Потому что литература — это такой оздоровляющее и в целом здоровое занятее, это мобилизация всех сил душа, а больная душа далеко не так сильна. Гельдерлин, наверное, все-таки человек в уме. Единственный клинический сумасшедший, написавший шедевр,— это Батюшков. Он написал такой «Памятник», который являет собою совершенно чистое безумие, и тем не менее это великая поэзия. «А кесарь мой — святой косарь» — это уже действительно совсем никуда. Батюшков, кстати, под конец жизни пришел в себя: в 1855 году — это же сколько лет ему было?— от холеры московской он умер, 68 лет ему было, и он за неделю до смерти написал:
Премудро создан я, могу на свет сослаться;
Могу чихнуть, могу зевнуть;
Я просыпаюсь, чтоб заснуть,
И сплю, чтобы вечно просыпаться.
Такая абсолютно батюшковская гармония, утраченная потом русской литературой. Это потрясающий отчет о существовании человека, чье существование сведено к полному духовному автоматизму. «Я просыпаюсь, чтоб заснуть, и сплю, чтоб вечно просыпаться». Существование, где все реакции сведены к «могу чихнуть, могу зевнуть». А так, в принципе, безумие не способствует творчеству. «Не дай мне бог сойти с ума».