Психические расстройства несколько способствуют иному, альтернативному взгляду на вещи, но процентное соотношение здесь примерно такое: в десяти случаях из ста это новый взгляд на вещи, в девяноста случаях это клиника. Прав Луначарский, говоря, что в другое время безумие Хлебникова не привлекло бы внимания, но здесь оно совпало с безумием эпохи, если угодно, и сработало, сдетонировало. Если бы Хлебников писал свои тексты только в 10-е годы, эти тексты могли бы быть теми же самыми, только там не было ЧК, не было некоторых революционных реалий. Принцип он нащупал уже в 10-е годы, но сдетонировало это позже. То есть революция сдвинула этот мир так, что этот сдвиг совпал с лексическими сдвигами…

Если говорить в марксистских терминах, то Революция – это, конечно, бунт настройки, потому что никакой базис не предполагал революции. С экономической точки зрения много было отсталости, кричащих противоречий, так называемых антагонизмов. Много было всего. Но Революция все равно случилась не по экономическим причинам и не по военным. А Революция случилась потому, что пальма проломила теплицу, как в «Attalea Princeps» Гаршина. 

Серебряный век – это век бурного роста плесени на окнах теплицы, время бурного роста пальм. Это страшно закрытое пространство, дико перегретое, жаркое, влажное, вызывающее лавинообразный рост этой плесени, да и даже и травки. Там два героя – пальма и…

Я считаю Луначарского лучшим наркомпросом, лучшим наркомобром в советской и постсоветской истории. Более или менее развёрнутое моё мнение о нём вы можете найти в статье «Броненосец «Легкомысленный» или в книжке про Маяковского, где про него есть отдельная глава (и там большие, кстати, цитаты из Шаламова).

Я очень позитивно отношусь к Луначарскому. Меня восхищает в нём не только радость отдачи знания, но и абсолютная точность его литературно-критических догадок. Ведь это он первым сразу после чтения «150.000.000» догадался, что эта вещь — возражение «Двенадцати», вот такая битва числительных (раньше Якобсона он об этом сказал). Он удивительно точно писал о большинстве…

А все обэриуты? А ранний Заболоцкий? А в огромной степени Вагинов? У него колоссальное количество последователей, и очень симпатичных.

А что касается предшественников, то мы их просто не знаем. Понимаете, Луначарский совершенно справедливо писал, что такие поэты, как Хлебников, могут возвысится и привлечь общее внимание в минуту жизни трудную, на переломе эпохи. А, скажем, если бы Хлебников писал в 70-е годы XIX столетия, он бы где-нибудь в казанской психушке в архиве лежал (добавлю от себя: это тетрадь), и никто бы о ней не знал. Или случайно опубликовали бы лет 200 спустя. Хлебников потому был услышан, что совпал с безумием времени, как это называл Феллини.

Поэтому о…

Любая, действительно, замкнутая группа, которая действует в экстремальных обстоятельствах, будь то авиационная эскадрилья, будь то боевой отряд, будь то туристическая группа, будь то даже класс, в котором происходят серьезные события и серьезные конфликты, всегда будет награждать друг друга прозвищами, и иногда эти прозвища будут точнее имен, потому что сущность человека вот в таких конфликтах проявляется. Я ничего дурного в этом не вижу. В конце концов, всех героев «Дома, в котором» мы тоже знаем по кличкам. А что нам скажут их имена? Имена довольно случайные. Кстати, умение давать кличку ― это признак литературного дара. Вот те клички, те ярлыки, которые Ленин налеплял, всегда приставали,…

Отношений-то не было, собственно. Были разовые встречи, во время которых Маяковский вёл себя из рук вон. И это, наверное, входило в условия. Встречи эти были суть следующие.

Значит, была первая встреча, когда Маяковский пошёл к Блоку знакомиться, потому что Лиля просила книгу с автографом. Я не знаю, выдумал он это, рассказывая Катаеву (в «Траве забвения» есть эта история), или пошёл знакомиться без всякой Лили. Но вообще больше похоже, что Лиля попросила, потому что это не в характере Маяковского — приходить к кому-либо и знакомиться. Наоборот, когда к нему пришёл знакомиться Чуковский — самый знаменитый литературный критик России в это время — и начал ему объяснять, как тот хорошо пишет,…

Может быть даже гениальным. Понимаете, в чём здесь штука? Я много раз цитировал это высказывание Луначарского, где он говорит: «Если бы Хлебников родился в другое время, он не был бы замечен вовсе». Иногда человек, которого считают безумцем (как Хармса, например), может оказаться в 30-е годы гением, потому что, как и многие безумцы, он с гораздо большей чуткостью и гораздо раньше ощущает катастрофические перемены. Родись в другое время Ахматова, она могла бы просто не состояться. Родись в другое время Маяковский, он мог бы стать правильным поэтом… И у него были такие шансы, его ранние стихи такими и были. В общем, никогда не поймёшь, никогда не знаешь. Поэтому то, что сегодня кажется графоманией,…

«Восемь глав безумия» я читал, а остальные два текста — «Освобождение Гынгуании» и «Как делается луна» — даже не слышал о них (как и о пьесе). Видите ли, у меня сильнейшее предубеждение против Барковой. У неё и судьба была страшная, но, мне кажется, она была и очень страшным человеком. Когда я узнал, как она травила Ивинскую в лагере… Ну и многое потом. Я прочитал её страшные поздние стихи — вот эту жуткую любовную лирику безумной старухи. Она очень несчастный человек, очень трагический. Но я не разделяю, кстати, высокой оценки Луначарского, которую он давал её ранним стихам. Мне кажется, Шкапская гораздо лучше. Баркова — интересный загубленный поэт. Но по-человечески уже с первых её текстов — таких…

Одна из немногих хороших новостей, которая пришла за последнее время,— то, что теология в России стала научной дисциплиной. Понимаете, говорить о Боге — это очень важно. У нас на сакральные темы говорить абсолютно не умеют, а сразу бегут за квартальным надзирателем, как за последним авторитетом в этих вопросах. Я не очень люблю цитировать Жванецкого, но это сказано правильно: «В нужный момент надо попросить предъявить паспорт». Это способ выиграть любой спор.

У нас теологии нет. Когда у нас попытались устроить теологию, Мережковский и Гиппиус добились у Победоносцева разрешения (всего год оно действовало) на религиозные и философские собрания, вот тогда Победоносцев сказал свою…