А все обэриуты? А ранний Заболоцкий? А в огромной степени Вагинов? У него колоссальное количество последователей, и очень симпатичных.
А что касается предшественников, то мы их просто не знаем. Понимаете, Луначарский совершенно справедливо писал, что такие поэты, как Хлебников, могут возвысится и привлечь общее внимание в минуту жизни трудную, на переломе эпохи. А, скажем, если бы Хлебников писал в 70-е годы XIX столетия, он бы где-нибудь в казанской психушке в архиве лежал (добавлю от себя: это тетрадь), и никто бы о ней не знал. Или случайно опубликовали бы лет 200 спустя. Хлебников потому был услышан, что совпал с безумием времени, как это называл Феллини.
Поэтому о предшественниках Хлебникова мы не знаем ничего. Хотя его предшественники явно в XVIII веке — такое вещее косноязычие, то, что кажется графоманией. Но корни всего футуризма Тынянов справедливо углядел в XVIII веке, говоря, что XIX век — это век плавных смещений, а XVIII и ХХ — века тектонических сдвигов. Так и есть. Поэтому прямой предшественник Хлебникова — Державин.
Державина тяжелая ладья
Меня с чугунной легкостью уносит,
— писал Вознесенский. Вот чугунная легкость — это Хлебников, конечно.
А что касается последователей, то и после обэриутов. Геннадий Гор, например — такой постобэриут. Нет, конечно, Хлебников — во всех текстах XX века отзвук его силен. Это действительно «поэт для поэтов», как Маяк совершенно правильно его назвал.
Но Хлебников именно восходит, понимаете, к такому полубезумному сдвинутому языку XVIII века, который еще только нащупывает собственные возможности. Это такой лепет то ли безумца, то ли младенца. Заумь — она ведь возникает не только как результат длительного развития поэзии, ее изощрения, ее распада. Она возникает и на самых ранних стадиях.