Видите ли, исходя из моей вот этой концепции четырех стихий «Войны и мира», умещаются очень естественным образом. Помните, у Шекли был рассказ о четырех стихиях, когда… Забыл, как он назывался. По-моему, так и назывался — «Четыре элемента». Когда опасного персонажа разложили на четверку. И вот без воды, без тихого идиота эту личность нельзя было восстановить.
Каратаев, конечно, не тихий идиот, но он тоже носитель водной стихии, как и Пьер. Поэтому Андрей Болконский — это такая воздушная ипостась, Долохов — огненная (в Толстом и это было тоже). Земля, стихия земли — это Ростовы, рожающая почва, укорененность такая, может быть, даже растопчинское мещанство, ну, потому что Растопчин, безусловно, мещанин при всем своем дворянстве и при всей должности высокопоставленной. А вот собственно водная стихия, стихия покорности, Русь, Рось, вода, принимающая любые формы и гасящая любые огни,— это каратаевщина.
И в Толстом это было, просто в нем то одна стихия брала верх, то другая. В каком-то смысле «Война и мир», четыре главных героя — Наташа, Пьер, Андрей и Платон (он же Кутузов, это в общем одна и та же стихия) — это и есть автопортреты. В нем то одно брало верх, то другое. Как в нем умещались одновременно два Алексея — Вронский и Каренин? Вот точно так же и умещались.
