Это, во-первых, метафора революции. По-моему, из работы Тименчика об образе трамвая в советской истории… Дело в том, что из работы Тименчика совершенно очевидно, что трамвай — это символ, во всяком случае в советской поэзии, в особенности когда это красный трамвай (у Окуджавы, скажем), это символ хода истории.
У Гумилёва это совершенно очевидный символ революции. То, что он вскочил на подножку этого трамвая — это отражение его судьбы в Русской революции. Он действительно вскочил на её подножку — он приехал из Франции, когда всё уже произошло. Он был во Франции, в Англии, был во Франции представителем, насколько я помню, российского Генштаба (это надо уточнить). Но как бы то ни было, он работал за границей послом уже несуществующей империи и несуществующей армии, по сути. Потом он вернулся и сказал, что «большевики не страшнее львов». В 1918 году, по сути дела… по-моему, даже в 1919-м… нет, в 1918-м — он уже начинает тогда свою культуртрегерскую деятельность, лекции, создаёт «Цех поэтов» (новый цех), окончательно разводится с Ахматовой, женится на Анне Энгельгардт. Он действительно вскочил на подножку этого русского революционного трамвая.
Что было дальше — трудно сказать однозначно, потому что мне кажется, что Гумилёв не участвовал в заговоре, но говорить о заговоре он мог, мечтать о заговоре он мог. И я думаю, что советская власть совершила огромную ошибку, когда в Гумилёве не увидела, в общем, человека по-настоящему очень близкого к советской утопии, такого единомышленника. Потому что утопия экспансии, конкистадорства, освоения и цивилизации новых земель (не колонизации, а именно цивилизации) — это всё от Гумилёва в русской поэзии. «Большевики пустыни и весны» Луговского — абсолютно гумилёвская книга. Пафос Сельвинского в его «северных» стихах и пафос Симонова — это пафос абсолютно гумилёвский. Не то чтобы его можно было перевербовать, а скорее под него можно было подстроиться. Но Гумилёв, конечно, самый убедительный поэт для советского романтического юношества — вот почему его так любили и знали наизусть. И многие поклонники Маяковского вспоминают, что он многие его стихи цитировал и наизусть знал.
«Заблудившийся трамвай», конечно, пророчество о собственной участи, но главное, что это очень сложная и любопытная метафора духовного пути, духовной сущности Русской революции. Она интерпретирует ведь этот трамвай не просто как страшную разрушительную силу, но и как силу, сближающую времена и миры. Потому что Нил, Сена, вообще великие революционные катаклизмы, через которые этот трамвай мчится,— это, безусловно, их типологизация, нанизывание их на единую силовую линию. Я абсолютно убеждён в том, что и Русская революция, и Великая французская революция, и, скажем, уход евреев из египетского пленения — это события в духовной степени, в степени огромного их духовного значения события равновеликие. И поэтому Гумилёв, на мой взгляд, был глубоко прав.