Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Почему средневековые европейские сказки для детей насыщены сценами насилия? Возможно ли, что к детям на Западе относились как к недоразвитым взрослым, достучаться до которых можно только ужасами?

Дмитрий Быков
>250

Если посмотрите на сказки Андерсена, например, на «Красные башмаки» или на «Ледяную деву» — на серьезные андерсеновские сказки, вы обратите внимание на то, что они гораздо жесточе, чем многие взрослые тогдашние сочинения. У ребенка есть определённый запас прочности, запас бодрости, некоторая повышенная сопротивляемость. Ну что вы хотите? Они действительно — дети — не очень склонны жалеть других, потому что такого драматического опыта жизни у них, слава богу, нет. Да, до них труднее достучаться. Именно поэтому готика — это жанр детства человечества. Я, например, думаю, что в подростковый возраст человечество вступило с романтизмом.

У меня была лекция про «Замок Отранто», «Монаха» льюисовского, «Мельмота Скитальца» метьюриновского, про «Элексира сатаны» Гофмана. Это молодые очень тексты, тексты молодости. Потому что взрослый человек — по себе сужу — просто с большим трудом читает ужасы, может быть, он их, кстати, легче смотрит, потому что они более показушные. В кино они, если только это не слишком натуралистично, одноплановые, более инфантильные. А когда ты представляешь их себе, когда это написано, ну, конечно, ничего приятного. Смотреть сейчас триллеры я люблю больше, чем их читать, именно потому, что при чтении у меня стимулируется воображение сильнее. Но, как бы то ни было, это жанр детский, потому что взрослому и так страшно, грубо говоря.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Почему в сказке Андерсена «Стойкий оловянный солдатик» такой несправедливый и трагический финал?

Потому что Андерсен считал (совершенно справедливо), что дети — маленькие и самодовольные эгоисты. И для того, чтобы пробить ребенка, надо очень хорошо нажать на его слезные железы.

У малька есть, знаете, такой желточный мешок — запас питательных веществ. У ребенка есть такой же запас душевного здоровья, выносливости и, если хотите, эгоцентризма. Для того, чтобы прошибить этот замечательный блок, нужно иногда, как Петрушевская, как Андерсен, прибегать к довольно серьезным средствам.

Понимаете, сентиментальность и злодейство, сентиментальность и зверство довольно часто ходят рука об руку. Сентиментальность — это в известном смысле форма жестокости. Как я одной своей…

Что вы думаете о творчестве Фланнери О’Коннор?

Про нее у меня есть статья большая в «Дилетанте». Когда-то мне Наталья Трауберг, увидев у меня на кровати раскрытую Фланнери О’Коннор, сказала: «Очень трудное чтение, как вы можете?» Трудное, болезненное. Фланнери О’Коннор была, конечно, человеком тяжело больным, и дело не только волчанке. Она свой католицизм, свою веру переживала так трагически, так мучительно… Это к вопросу о нашей давней дискуссии, нашей статье с Иваницкой о проблеме ценностей.

Дело в том, что некоторые почему-то полагают, что наличие ценностей, стройного мировоззрения и стойких убеждений приводит человека к душевной гармонии и  – я бы сказал даже – к успокоенности. Это не так. Чем стройнее ваше…

Не могли бы вы рассказать о готическом романе?

Для этого надо перечитать Анну Рэдклифф , надо перечитать метьюриновского «Мельмота Скитальца», надо перечитать «Портрет Дориана Грея» под этим углом. Но в принципе, готический роман — это реакция на философию просвещения, реакция довольно важная. «Реакция» здесь — в прямом смысле слова. Реакция для нас — всегда какое-то движение, направленное против прогресса, с ненавистью на него отвечающее. И действительно, всякий раз, когда вера в идеалы, в прогресс, в человека здорового, полноценного; всякий раз, когда эта вера начинает занимать в обществе сколько-нибудь лидирующие позиции, тут же возникают люди, которые уверены, что человек по природе своей зол, что мир лежит во зле, что никакого не…

Вторая глава повести Гоголя «Потрет» служит разгадкой последней главы повести «Страшная месть». Почему Гоголь любил такую структуру?

Потому что весь немецкий романтизм, у которого он учился, тяготел к такой структуре. Собственно, «Страшная месть» — не что иное, как «Эликсиры Сатаны», перенесенные на украинскую почву, малороссийскую. Гоголь в огромной степени растет из Гофмана, и мотивы роковой тайны, которая вскрывается в финале, и мотивы рокового преследования, родового проклятия, метьюриновские мотивы в «Мельмоте-скитальце», или гофмановские в «Эликсирах Сатаны» или в «Серапионовых братьях» или в «Майорате»,— они ему очень хорошо известны, и это стандартная структура готического романа, в котором в последней главе все разъясняется.

Другое дело, что композиция «Страшной мести» от этого не становится…

Какие у вас впечатления от романа «Грозовой перевал» Эмили Бронте? Как вы оцениваете его место и значение в мировой литературе?

Понимаете, не мне оценивать его значение. Все-таки среди романтических романов XIX века он первенствует, по моим ощущениям. Я могу сказать — почему. Сестры Бронте — они же, понимаете, отличались очень сильно по темпераменту. Энн была из них, я думаю, самой мирной. И она, насколько я понимаю, прожила дольше всех. Самой гармоничной и уравновешенной, наверное, была Шарлотта. Понятное дело, что Шарлотта вообще… ну, она как раз во всех отношениях посередине. И самое интересное, что и по возрасту (она прожила сорок), и по темпераменту (в общем, хотя и сильному, но все-таки все время скованному железной волей) она самая мейнстримная из них. А вот Эмили — это, конечно, ураган и вихрь.

И я помню свое…

Не могли бы вы рассказать о «Рукописи, найденной в Сарагосе» и о приёме рассказа в рассказе? Можно ли говорить о «Рукописи…» как о прамодернистской литературе?

Нет, как о прамодернистской нельзя. Видите ли, это барочный такой приём. И я думаю, что это не из будущего, а это, скорее, пришло из прошлого — из «Дон Кихота», например. Литература барокко — и раннего, и уж чем дальше, тем больше,— она всегда строится, как развесистое такое дерево, действительно, как такая скорее постмодернистская ризома, потому что центр повествования при этом смещается. Помню, я делал детскую обработку «Мельмота Скитальца», и я поражён был, сколько приходится убирать даже не просто лишнего, а совершенно постороннего.

В «Рукописи, найденной в Сарагосе», кстати, несмотря на всю яркость Потоцкого… Ну, он ярко пишет. И не зря Пушкин даже иллюстрации рисовал к этому…

Почему Стивенсон создал образ по-звериному живучего героя в книге «Владетель Баллантрэ»? Что автор имел в виду, сочинив историю вражды близнецов? Видны ли отголоски этой темы в «Андрее Рублёве» Тарковского?

Нет, в «Рублёве» они не видны. Отголоски этой темы видны в двух великих предшественниках Стивенсона, из которых он собственно и вырос: у Гофмана в «Эликсире сатаны» — Медард и его брат-двойник; и, конечно, у Эдгара По в «Вильяме Вильсоне». Тема живучего близнеца, злобного двойника, роковой связи братьев — это очень распространённая романтическая традиция. Почему она так распространена? Она же есть, кстати, и в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» у Стивенсона. Это история вечной соприродности, неразрывности, двойственности человека, неразрывности в нём добра и зла, бессмысленности попыток его расчленить по-манихейски; это такая вечная идея чёрного двойника. Она и в…

Не могли бы оценить роман Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе»? Что вы могли бы посоветовать из «шкатулочного стиля»?

«Шкатулочный стиль» — это барочное явление, матрёшка бесконечная, рассказ рассказывается в рассказе. Я насчёт восточного стиля не знаю — конечно, кроме «Тысячи и одной ночи», там великолепная, сложная и ветвистая конструкция. А что касается ситуации барочной, то «Дон Кихот» — самый классический случай. Вот там этих шкатулок множество. Мне «Рукопись, найденная в Сарагосе» кажется больше всего похожей на метьюриновского «Мельмота». «Мельмот Скиталец» — тоже роман, в который очень много всего вложено. Понимаете, за что я люблю «Мельмота» больше, чем Потоцкого? За что я люблю роман «Мельмот Скиталец»? Непонятно, в чём его вина. Непонятно, что такое скиталец. Он «вечный жид», но непонятно —…