Про нее у меня есть статья большая в «Дилетанте». Когда-то мне Наталья Трауберг, увидев у меня на кровати раскрытую Фланнери О’Коннор, сказала: «Очень трудное чтение, как вы можете?» Трудное, болезненное. Фланнери О’Коннор была, конечно, человеком тяжело больным, и дело не только волчанке. Она свой католицизм, свою веру переживала так трагически, так мучительно… Это к вопросу о нашей давней дискуссии, нашей статье с Иваницкой о проблеме ценностей.
Дело в том, что некоторые почему-то полагают, что наличие ценностей, стройного мировоззрения и стойких убеждений приводит человека к душевной гармонии и – я бы сказал даже – к успокоенности. Это не так. Чем стройнее ваше мировоззрение, чем, грубо говоря, вы сильнее верите в бога, тем больнее вас ранит несовершенство мира, тем труднее вам дается теодицея.
Фланнери О’Коннор была истово верующим человеком. Ни малейших нет сомнений в том, что она верила. Знала ли она периоды сомнений? Не думаю. Вот, кстати, она ведь у меня на полке стоит. Это одна из моих самых насущных книг, я перечитываю ее очень часто. Там не только Фланнери О’Коннор, это знаменитый сборник, где два ее романа и сборник рассказов. Конечно, это моя настольная абсолютно книга, что там говорить? Но самая настольная – это переписка Фланнери О’Коннор, «Привычка бытия».
Фланнери О’Коннор в некоторых отношениях – нормальный, здоровый, очень веселый человек, иронически описывающий университетские мероприятия, конфликты с издателями, литературную жизнь. Ее собранные колонки (собранные сейчас в одно) колонки из студенческих газет изобличают здоровую душу, очень рациональную и гармоничную. Но именно этот рациональный, гармоничный и очень веселый человек испытывает (и в книжке переписки это очень видно) такие падения, такие сомнения в себе, такие муки от того, что мир таков). Когда все это читаешь и перечитываешь, возникает ощущение, что религиозное сознание, если вдуматься, – это еще большее испытание, чем агностицизм. Агностику легче: он всегда может сказать: «Я передумал» или там: «А вот я не уверен». А вот Фланнери О’Коннор знала.
Я попытался отрефлексировать это в одном стишке: «Хорошо тому, кто считает, что Бога нет»:
«Поди примири этот век, который тобою прожит, и лишайные стены, и ржавые пустыри — с тем, что вот он, есть и не быть не может, потому что и ядовитый клещ, который зловещ, и гибкий змеиный хрящ, который хрустящ, и колючий курчавый плющ, который ползущ по сухому ясеню у дороги, и даже этот на человечестве бедный прыщ, который нищ и пахнет, как сто козлищ, — все о Боге, всегда о Боге. А с меня он, можно сказать, не спускает глаз, проницает насквозь мою кровь и лимфу, посылает мне пару строчек в неделю раз — иногда без рифмы, но чаще в рифму».
Вот это ощущение, что бог есть и как это совместить – та мука, которая есть у Фланнери О’Коннор. Особенно гениален, конечно, рассказ «Перемещенное лицо». Там есть страшная догадка… Там помните, вдова и у нее в саду такие прекрасные белые павлины. Это – метафора райского сада. И сад этот разбил ее муж. Но муж-то умер.
Я не думаю, что для Фланнери О’Коннор бог умер. Нет, но мы живем в брошенном саду, который временно остался без хозяина. Мы должны поддерживать в нем порядок: кормить павлинов, окучивать картошку, поливать яблони. Это все какое-то занятие по возделыванию мира божьего, который нам дан в наследство, и мы должны его не протрахать. Это мучительное ощущение, что гармония мира – это наше дело, не божье. Он нам все дал для этого, а мы теперь должны это делать, мы его пальцы.
Фланнери О’Коннор – серьезное испытание для читателя. Я люблю иногда, что называется, обжечь школьника или студента. Даже не «Хорошего человека найти нелегко» (честно говоря, я не понимаю этот рассказ, да и никто не понимает), а вот «Хромые внидут первыми». Очень страшный рассказ, такой страшный, что просто противный.
Мне тоже многие студенты сказали, мол, у вас неправильное понимание страшного. «Вы страшным называете не страшное, а тяжелое, трудное, hard, жесткое». Страшное – это «Замок Отранто». Может быть, наверное. Но Фланнери О’Коннор – это все равно страшное, это все равно бездна. Единственным утешением является такой рассказ «Озноб»: он про то, что бог – это тихий ветр. «Озноб» я ужасно люблю, это, наверное, самый любимый рассказ у нее, хотя «Перемещенное лицо» тоже очень нравится. У нее сама мелодика фразы, сама композиция так гармоничны и так утешительны. «Храм тела моего» – тоже замечательный рассказ. Она вообще слабых вещей не писала. Я только «Мудрая кровь» не очень люблю, и «Царствие небесное силою берется». Но все равно это грандиозно.
