Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Какие у вас впечатления от романа «Грозовой перевал» Эмили Бронте? Как вы оцениваете его место и значение в мировой литературе?

Дмитрий Быков
>250

Понимаете, не мне оценивать его значение. Все-таки среди романтических романов XIX века он первенствует, по моим ощущениям. Я могу сказать — почему. Сестры Бронте — они же, понимаете, отличались очень сильно по темпераменту. Энн была из них, я думаю, самой мирной. И она, насколько я понимаю, прожила дольше всех. Самой гармоничной и уравновешенной, наверное, была Шарлотта. Понятное дело, что Шарлотта вообще… ну, она как раз во всех отношениях посередине. И самое интересное, что и по возрасту (она прожила сорок), и по темпераменту (в общем, хотя и сильному, но все-таки все время скованному железной волей) она самая мейнстримная из них. А вот Эмили — это, конечно, ураган и вихрь.

И я помню свое первое впечатление от «Грозового перевала», довольно давнее уже. Я прочел «Грозовой перевал», когда мне было, наверное… Сколько же? О Господи! Мне было лет одиннадцать. И я должен сказать, что «Грозовой перевал» впервые заронил у меня (вот это, кстати, интересно) страшное сомнение в том, что главный герой — положительный, условно говоря, герой или протагонист — должен быть хорошим человеком. Вот это не так. Более того — он может быть достаточно противным, он может до некоторой степени чудовищем. Понимаете? Эмили Бронте, которая прожила 30 лет всего, она умудрилась написать революционную книгу, в которой нет ни одного героя без пятен и в которой главный герой — это носитель именно демонического и в каком-то смысле отвратительного начала.

Я вам скажу, что из сестер Бронте вырос целиком Диккенс. Мне кажется, что его любовь к романам с тайной, его романтические персонажи, его удивительная каша из сказки, социального реализма, фантастики, детектива, удивительное смешение жанров, удивительный романтизм его реалистической прозы — все оттуда. Поэтому сестры Бронте — в каком-то смысле родоначальницы всех главных направлений английской прозы.

Но как раз «Грозовой перевал», вот эти высоты, эти heights, они для меня были в каком-то смысле величайшим уроком, что ни одного героя нельзя рассматривать как цельную, как сколько-нибудь определимую личность; герой должен бродить, мерцать, ускользать. Потом уже, когда я прочел метьюриновского «Мельмота», где уже есть эта черта, я стал понимать, откуда что растет. Но для меня «Грозовой перевал» был первым откровением, что значительная личность — необязательно привлекательная личность, а очень часто отталкивающая, но тем она значительнее, тем она важнее в жизни окружающих, тем больше она приковывает взоры.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Не кажется ли вам, что зверства англичан, описанные в книге Диккенса «История Англии для детей», были гораздо жестче, чем в России при Иване Грозном и Петре I?

Я думаю, что не надо чужим зверством оправдывать наше. Во-первых, всё-таки количество казней несравнимо. Россия страна большая, и масштаб тоже серьёзный. Прочтите книгу «Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII веке», Анисимова, там содержится очень много интересного. Да хотя бы пикулевское «Слово и дело» прочтите.

Что касается, так сказать, уникальной жестокости Англии. Я думаю, что в этом смысле всё Средневековье примерно на одном уровне, но у Англии есть мощный компенсаторный механизм. Культ человеческого достоинства был развит в Англии очень высоко. И аристократия в Англии существовала. Она не была неприкасаемая, конечно, достаточно вспомнить заговоры —…

Кто ваши любимые британские авторы конца XIX века? Что их волновало?

У меня есть лекция о Британии в конце XIX века, она называется «Дети Диккенса». Это шесть авторов, может быть, семь, которые вышли из диккенсовского периода британской литературы. Это прежде всего такая парочка антагонистов, ортогонально совершенно подходящих к христианству, как Честертон и Уайльд. Уайльд представляется мне лучшим христианином, скажем так, более практикующим и свободным от таких крайностей честертонианских, как, например, симпатия к Муссолини (слава богу, недолгая, он не дожил все-таки, но он бы понял; у него со вкусом лучше обстояло). Это Стивенсон, это Моэм, это Голсуорси, безусловно, и это Бернард Шоу. Вот эти шестеро-семеро авторов, еще Рескина следовало бы назвать,…

Что в произведениях Джоан Роулинг позаимствовано от Чарльза Диккенса в неприкосновенном виде, а что переработано?

Понимаете, никогда не бывает дословного заимствования, если речь идет не о пародии, да и в пародии тоже, в общем, не всегда. Другое дело, что она берет у Диккенса атмосферу: Диккенс все-таки — изобретатель рождественской сказки с этим сложным эмоциональным синтезом. Я думаю, что такие персонажи, как Хэм Пегети из Диккенса перекочевали почти без потерь в облик Рона Уизли. Конечно, черты Оливера Твиста есть в «Гарри Поттере» — это совершенно, по-моему, очевидно. Но именно черты, социальные роли, такая, условно говоря, компенсированная сиротка, компенсирующая сиротство и по мере сил пытающаяся как-то отомстить гонителям. До Диккенса это тоже существовало, но именно у Диккенса появилась эта…

Насколько реальны метафизические встречи Скруджа с духами Рождества в произведении Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе»?

Речь идет о терзаниях его духа, это метафора. Что вы ждете от Диккенса вообще реализма? Они нереальны, и никакие духи ему не являлись, три духа. А если и есть где-то более-менее потуга на триллеры, так это, конечно, в пятой повести — «Одержимый, или Сделка с призраком». Я думаю, что здесь нет никакого духовидения, это нормальная диккенсовская метафора. В какой степени сам Диккенс верил в такие вещи? Думаю, что не очень верил. Он как раз, скорее, такой реалист социальный, но он верил в удивительные, сверхъестественные силы человеческой природы. И потом, надо сказать, что какая-то попытка разоблачить мистику есть и в «Тайне Эдвина Друда».

Почему детектив стал главным викторианским жанром и,…

Какие отличия можно выделить между новогодней и рождественской сказкой?

Это как раз довольно легко. Рождественская сказка по религиозной своей природе, по диккенсовскому своему жанру, предполагает известную готичность. Вы знаете, да, мы как раз только мы со студентами обсуждали диккенсовскую «Рождественскую песнь в прозе» (вот эту «Carol») или любимую мою «Одержимый», или «Битву жизни»,— мы говорили о том, что… Помните, «Битва жизни» начинается таким странным, довольно неожиданным для этой светлой вещи пассажем о чудовищном сражении, которое в этой мирной местности происходило семь веков назад, и трупы, лежали, и вороны каркали, и луна светила на мертвые латы — а вот теперь здесь стоит веселый дом, веселый, разумеется, не в переносном, а в прямом смысле.…

Что имел в виду Владимир Набоков написав: «Надо быть сверхрусским, чтобы увидеть пошлость в «Фаусте»»?

Вообще надо быть сверхрусским, чтобы увидеть пошлость везде. Русские видят пошлость везде, кроме себя. С точки зрения русского, пошлость – это и Гете, и Гейне, и Диккенс, все пошлость. А не пошлость – это убить себя об стену. Но и то, и другое – это, по-моему, одинаковая пошлость. А убить себя об стену – пошлость, по-моему, гораздо большая.

Я не думаю, что Набоков всерьез это говорит. Набоков как раз из тех русских, которые умеют уважать чужое. Я тут давеча для студенческих нужд перечитывал комментарий Набокова к «Онегину». Сам перевод я не беру, перевод, конечно, обычный прозаический. Но комментарий гениальный. Набоков проследил и вытащил на читательское обозрение такое количество вкусных…

Когда вы сказали, что Достоевский – подражатель Диккенса, о каких точках соприкосновения шла речь, кроме частого использования фельетонной формы?

Как раз фельетонная форма здесь имеется в виду в том смысле, в каком существовал жанр романа-фельетона, то есть газетного романа. Это роман, публикующийся в газете или выпусками, как у Диккенса. Безразмерный, авантюрный, многогеройный, и так далее. В принципе же, главное их сходство, как ни странно, биографическое. Оба прожили примерно 60 лет, оба умерли примерно на середине главного романа, не дописав. Оба были очень сентиментальными, не чужды были активной политической публицистики и рассматривали главным образом криминальные сюжеты, потому что криминальный роман им представлялся самым увлекательным жанром. При этом у Достоевского была своя тюремная история, свой опыт, а у Диккенса,…

Придумал ли Федор Достоевский образ Петербурга — мрачный и зловонный город, сводящий с ума?

Дело в том, что Достоевский никакого Петербурга не придумывал. Достоевский описал Лондон Диккенса.

Если вы бывали в Петербурге (возможно — наверное, вас заносила туда судьба), вы могли обратить внимание на то, что это город светлый, ровный, прозрачной, очень дружелюбный к туристу. Один из самых красивых городов мира. А то, что описывает Достоевский — это Лондон, как он его вычитал у Диккенса.

Конечно, на Петроградской стороне есть мрачные и зловонные окраины. Они и сейчас есть, и тогда были. Но тем не менее, Сенная — район, где жил Раскольников — это всё-таки центр Петербурга. Я понимаю, что каморка Раскольникова похожа на гроб. Но каморками, переулками и подворотнями этот…

Можно ли сравнивать героев Балабанова и Достоевского? Есть ли что-то общее в описании Петербурга Достоевским с «Братом»?

Можно в том смысле, что Петербург Достоевского — это Лондон Диккенса, просто немножко перенесенный в другую среду. А Петербург Балабанова — это пейзажи из фильма «Мертвец». «Брат» — это и есть «Мертвец». И не только эти затемнения, но и вообще очень многие черты и манеры Джармуша есть у позднего Балабанова, начиная с «Реки», финальный кадр которой должен был быть таким же, как финальный кадр «Мертвеца». Младенец в люльке, уплывающий по большой воде — в данном случае мертвец, уплывающий в лодке в бесконечность.

Я думаю, что «Брат» и «Мертвец» — это два фильма об одном и том же. Два призрака, которые терзали авторов. Этот пустой трамвай — этот самый сильный образ, самая мощная балабановская…