Знаете, по той же причине, по какой Пьер Безухов, Катя, не обернулся, когда застрелили несчастного Платона Каратаева. Это понятное дело, потому что для Пьера — продвинутого персонажа, для Толстого — зрелого писателя — физическая гибель человека и реакция на нее мало что меняет. Не устыдился Стива, Вронский устыдился, конечно (Аннинский писал, что у него впервые зубы заболели, у этого человека с ровными зубами, которые олицетворяют туповатое душевное здоровье), но смерть Анны не стала катастрофой просто потому, что ее никто не заметил. Вот в этом и ужас, понимаете?
Поскольку Анна — одна из персонификаций России, Россия попыталась уйти от власти и никуда не ушла в очередной раз и столкнулась на этом пути со смертью, как и Толстой, уходя из дома по той же самой железной дороге, подтвердив тем самым потрясающую наглядность русской истории, лейтмотивность главных тем,— это такая смерть при попытке перемены участи. И разумеется, большинство людей поглощены другой переменой, другим поглощением: они поглощены войной. Вот это глубочайшая мысль о том, что война — это попытка не решить проблемы, а отвлечься от них, забыть он них, вытеснить их на какой-то другой план сознания. Именно поэтому Толстой с таким негодованием, с такой ненавистью относился к искусственно раздуваемой патриотической истерике, помните, там старый князь Щербацкий говорит: «Да, вчера они еще не были нашими братьями, а сегодня они уже вдруг наши братья, и все кричат виват ополченцам, которые просто туда едут, потому что им в жизни некуда приткнуться». Война всегда выступает таким средством решения внутренних проблем.
