Почему герои романа Аксенова «Новый сладостный стиль» достигли такой любви и близости, что не могут жить вместе? Нужно ли гасить слишком сильную страсть?

Это, знаете, всегда так бывает. По-настоящему сильное литературное явление, настоящий масштабный талант всегда сначала вызывает не просто «мне не нравится», а настоящий ожог неприятия. То есть неприятие столь сильное, что это равняется любви.

Почти все писатели, которых я потом полюбил, при первом знакомстве вызывали у меня именно ожог. Как, кстати, и роман Аксенова «Ожог» у многих людей (у меня нет — я его полюбил сразу, но я вовремя прочел) вызывал просто негодование. Говорили: «Да ну — порнография! Да ну — эгоцентризм, самолюбование». Нет, великий роман. Но он вызывает ожог. Он так написан. Он на это рассчитан. Это совершенно нормальное явление.

Понимаете, если под носителем языка имеется в виду повседневное общение — для меня нет здесь, пожалуй, границы. Два писателя были для меня эталоном. Это Вячеслав Пьецух, чей язык и в книгах, и в повседневном общении был всегда богат, разнообразен и изобретателен. И Валерий Георгиевич Попов — человек, который в устной речи формулирует гениально. Я, пожалуй, не встречал более утонченного и более отважного мастера поэтической и очень точной формулировки. Он как-то умеет тоже обо всем сказать предельно ясно. У Житинского был великолепный язык, так это легко все у него получалось. Он как раз и говорил, что, может быть, это искусство создавать иллюзию легкости в прозе дороже всего, потому что иначе…

Нет. У него не было примеренческой позиции. И консерватизм Кабакова был изначально, как и в случае Новеллы Матвеевой, формой неприязни к нуворишеству. Я писал об этом, и довольно точно об этом написала Татьяна Щербина. И Кабаков уже в 90-е годы никаких иллюзий не питал по поводу этой перестройки, он и к советской власти сложно относился, а ведь то, что началось в 90-е, было советской властью минус электрификация всей страны, минус просвещение, минус социальное государство. В остальном это была такая же советская власть, и ее очень быстро стали осуществлять бандиты, эстетика которых мало отличалась от советской. «Сердца четырех» Сорокина, которые написаны как раз о 90-х годах,— это…

«Бумажный пейзаж» – это такая ретардация. Это замечательный роман про Велосипедова, там героиня совершенно замечательная девчонка, как всегда у Аксенова, кстати. Может быть, эта девчонка самая очаровательная у Аксенова. Но сам Велосипедов не очень интересный (в отличие, скажем, от Малахитова). Ну и вообще, такая вещь… Видите, у писателя перед великим текстом, каким был «Остров Крым» и каким стал «Ожог», всегда бывает разбег, бывает такая «проба пера».

Собственно, и Гоголю перед «Мертвыми душами» нужна была «Коляска». В «Коляске» нет ничего особенного, nothing special. Но прежде чем писать «Мертвые души» с картинами русского поместного быта, ему нужно было на чем-то перо отточить. И…

На меня самое сильное впечатление производило «Евангелие от Робеспьера». Я вслед за Львом Аннинским считал, что это лучшее его произведение, хотя на него была исчерпывающая пародия «Робеспьер прохилял в Конвент», но это не совсем так. Это глубокое сочинение. Ну и «Хроника времен Виктора Подгурского», конечно же… Рано он очень созрел. Мне больше всего нравился «Меня убил скотина Пелл», такой памфлет замечательный про журналы и полемику «Континента» и «Синтаксиса». Он, конечно, был замечательно тоже быстроумный человек. Мне кажется, что стилистически он уступал Аксенову, и Катаев несколько поспешил, называя его мовистом. Мне кажется, что стилистически он довольно стерт. Но все-таки…

Тем, что новеллистика Аксенова — это вообще самое лирическое, самое прямое выражение его душе; лучшее, что он написал. Я, конечно, «Ожог» и «Остров Крым» ставлю выше всех его романов, очень высоко ставлю «Кесарево свечение», как такой экспериментальный метароман, такой великолепный; очень люблю «Редкие земли» — больше, чем первые две части трилогии детские. Я позднего Аксенова вообще люблю, и, конечно, «Негатив положительного героя» — гениальный сборник. Потрясающее стихотворение в прозе «Досье моей матери» — как он читал, вот это «И подыхаю со скуки…». Ох, какой страшный текст и как здорово написан. Но ранние его рассказы люблю чрезвычайно, и они добрые. Там Аксенов не пережил еще…

Да нет, это довольно устаревшая мысль. Рассказ жив благодаря двум форматам, которые непредсказуемым, неучтенным образом выдвинулись на первый план. Были люди, которые рассказ хоронили. Сборник новелл действительно превратился в такую определенную экзотику, и я объясню, почему. Во-первых, есть блог, а во-вторых, есть глянцевый журнал, который предоставляет для рассказа, пожалуй, универсальную, пожалуй, идеальную площадку. На фоне кризиса «толстых» журналов глянец, по точному предсказанию Шкловского, выдвинулся из маргинальных позиций в центр. И, конечно, благодаря глянцу, где охотно печатаются и Сорокин, и Пелевин, и молодые, талантливые мастера, рассказ отвоевал свое…

Я считаю, что у Попова надо читать новеллистику (всю практически), во-вторых, автобиографические вещи на грани исповедальности: «Третье дыхание», «Комар живет, пока поет», «Плясать до смерти». Ну и конечно, такие рассказы, как «Ювобль», в которых он, на мой взгляд, как новеллист сильнее Леонида Андреева. Потому что историю про Кусаку Андреева у Попова дана в двух абзацах в «Ювобле», про эту собачку, и сделана лучше.

Попов — я совершенно согласен с Александром Мелиховым — писатель с потенциями гения. У него есть разные тексты. Вся линия «Новой Шехерезады» нравится мне меньше, «Евангелие от Магдалины» тоже меньше (или «Будни гарема»). Но меня совершенно восхищают такие его…

Книга Скатова очень хорошая, но лучшая биография Некрасова – это «Рыцарь на час», то есть автобиография. Или, если брать прозу, то это «Жизнь и похождения Тихона Тростникова». Он начал писать в 40-е годы автобиографический роман. У Некрасова вообще было два неосуществленных великих замысла: автобиографический прозаический роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» и неоконченная великолепная по эскизам драма в стихах «Медвежья охота», где он выносит приговор поколению и где медвежья охота вырастает до такого масштабного символа. Только у Тендрякова в рассказе «Охота» она была так же интерпретирована. Такая охота на своих, потрава.

Про Некрасова мог написать только Некрасов.…

Я с Алексиным был немного знаком. Я интервьюировал его в Израиле (по-моему, в Тель-Авиве). Но знал я его еще по России. Как и большинство русских советских писателей, Алексин пережил свой творческий пик в 70-е годы. Надо сказать, что в 70-е годы все писали лучше всего: и Аксенов, и Вознесенский, Коваль, ну и Алексин.

Алексин был чистый young adult. Это не для детей и это не для взрослых. Это для подростка, который решает для себя тяжелые нравственные вопросы. Самым любимым произведением самого Алексина у него был «Поздний ребенок». Мне очень нравилось «А тем временем где-то», из которой Васильев сделал блистательную картину «Фотографии на стене» (и благодаря песням Окуджавы, и благодаря…