Да нет, ну что вы! С Евгенией Гинзбург у него были практически идеальные отношения. Зная, что она умереть может скоро, он повез ее в европейскую поездку, где она впервые в жизни с французами поговорила по-французски. По Европе на машине поехал с ней. Конецкий, когда они разругались с Аксеновым (со стороны Конецкого это было очень отвратительно, со стороны Аксенова, конечно, это тоже было грубо, но Конецкий совсем нехорошо себя повел по отношению к Аксенову-эмигранту) писал: «Что есть, то есть: гулаговскую мамашу везти в Европу – это подвиг». И Аксенов это сделал.
Конечно, смерть Евгении Гинзбург была для Аксенова тяжелейшим ударом. Многие вспоминали, что он был на ее похоронах совершенно черный. Он ни слова не говорил, а только менял пластинки с траурной музыкой на поминках, что к нему страшно было подойти, на него страшно было смотреть. Аксенов обожал мать, боготворил ее. В общем, ему было что боготворить. Евгения Гинзбург была женщиной исключительной: она получила абсолютно европейское образование. Несмотря на свой ура-большевизм начала 30-х, она была очень умна и о многом догадывалась, иначе бы не посадили. Она была красавицей ослепительной, фотографии сохранились. И витальную силу, способность к самообновлению он, конечно, унаследовал от нее.
Потому что отец, Павел Аксенов, хотя он и был долгожителем, хотя он оказался человеком исключительной выносливости, но, что ни говори, был человеком довольно ограниченным по сравнению с Евгенией. И, конечно, она не вернулась к нему именно потому, что она на каторге, на Сахалине, встретила настоящую любовь. Именно этот человек, ее второй муж, повлиял на Аксенова с огромной силой. Сподвигнул он его и к религии – думаю, что к католицизму, как это описано в «Ожоге». Причем для Аксенова не просто арест матери, а выезд к матери в Магадан в 1947 году был едва ли не главным событием в его жизни.
Мать Аксенова вышла на поселение, она сумела Аксенова из Ленинграда выписать к себе. По-моему, из Ленинграда, хотя я не уверен. Учиться он потом уехал в Ленинградский мед, а вот откуда он приехал, я точно не помню. Но он в любом случае, когда оказался в Магадане (городе зэков и ссыльных, городе отсидевших, в этой страшной дыре, где они там прятались), он увидел совершенно других людей. Магадан был для Аксенова настоящим шоком. Самым страшным ожогом – и это в романе абсолютно ясно – для маленького Толи фон Штейнбока, для 14-летнего, был второй арест матери. Когда он прошел через все унижения, через осознание собственного бессилия, когда этот Ченцов, чекист, измывается над ним: «Да бесня, говно шоколадное», когда он понял, что будет мстить до конца, пока жив, – это был невероятный ожог.
Более того, ожог был в прошлом. Именно потому, что прикоснуться к этой язве даже в относительно вольные 60-е никто из них не мог. Это нужно было заглянуть слишком далеко. Для того, чтобы написать «Ожог», чтобы выгнать из себя советчину, выдавить из себя все советское и выбросить его, избавиться от любых оттепельных иллюзий, Аксенову пришлось проделать невероятную работу над собой. И, конечно, исток «Ожога» – это прежде всего его магадановский опыт. И с матерью у него были практически идеальные отношения. Она была для него самым любым собеседником: по переписке совершенно ясно, что он делился с нею и замыслами всеми.
Для Аксенова мать была единственным советчиком. Потому что ему, в силу абсолютной оригинальности его дара не с кем было разговаривать. Я думаю, что литературное одиночество Аксенова было таким же, как и у Стругацких. Но у Стругацких были хотя бы ученики. А Аксенов этого счастья после 1980 года был лишен. У него были только Кабаков и, может быть, отчасти Попов. То есть люди, которые более-менее хорошо его знали. С Ефимовым там было все гораздо сложнее. Ткаченко, может быть, в Симферополе. А так вообще-то Аксенов был литературно одинок.
Евгения Гинзбург была для него моральным эталоном и собеседником. Я думаю, что в вопросе про отношения вы немножко экстраполируете отношения Волошина с матерью. Вот Елена Оттобальдовна действительно к нему относилась без восторга, он ей казался слишком женственным. Но это не про Аксенова. Потому что Аксенов, кроме некоторых минут слабости, был образчиком мужества, благородства, рискованности д’Артаньянской, и мать им очень любовалась, конечно, гордилась его славой.
Вообще у большинства людей, состоявшихся в литературе, обычно хорошие отношения с родителями. Такое у меня есть подозрение. Просто потому, что это такая форма.
