Войти на БыковФМ через
Закрыть
Лекция
Литература

Николай Заболоцкий, «Старая актриса»

Дмитрий Быков
>250

В позолоченной комнате стиля ампир,
Где шнурками затянуты кресла,
Театральной Москвы позабытый кумир
И владычица наша воскресла.

В затрапезе похожа она на щегла,
В три погибели скорчилось тело.
А ведь, Боже, какая актриса была
И какими умами владела!

Что-то было нездешнее в каждой черте
Этой женщины, юной и стройной,
И лежал на тревожной ее красоте
Отпечаток Италии знойной.

Ныне домик ее превратился в музей,
Где жива ее прежняя слава,
Где старуха подчас удивляет друзей
Своевольем капризного нрава.

Орденов ей и званий немало дано,
И она пребывает в надежде,
Что красе ее вечно сиять суждено
В этом доме, как некогда прежде.

Здесь картины, портреты, альбомы, венки,
Здесь дыхание южных растений,
И они ее образ, годам вопреки,
Сохранят для иных поколений.

И не важно, не важно, что в дальнем углу,
В полутемном и низком подвале,
Бесприютная девочка спит на полу,
На тряпичном своем одеяле!

Здесь у тетки-актрисы из милости ей
Предоставлена нынче квартира.
Здесь она выбивает ковры у дверей,
Пыль и плесень стирает с ампира.

И когда ее старая тетка бранит,
И считает и прячет монеты,—
О, с каким удивленьем ребенок глядит
На прекрасные эти портреты!

Разве девочка может понять до конца,
Почему, поражая нам чувства,
Поднимает над миром такие сердца
Неразумная сила искусства!

Это, конечно, офигенный эпитет для финала — «неразумная сила искусства». Стихотворение на самом деле не так просто, как кажется. Я, кстати, очень хорошо помню, что в командировке… Как раз в Артемовске это было — я был, кажется, на 4-м, что ли, курсе. Возвращаюсь я из командировки, а там продавался Заболоцкий, довольно много. Его же было не купить при советской-то власти, да и издавали его мало. И вот покупаю я этот однотомник, еду на вокзал в автобусе, и льет лютый дождь. И вот как льет этот дождь, так и я неостановимо рыдаю над этим стихотворением.

До сих пор я его без слез не могу читать, непонятно почему. Потому что действительно, как правильно объясняет Жолковский, мы плачем не от сентиментальности, а от совершенства — совершенства выполнения задачи. Но вообще-то это стихотворение — это в чистом виде «Moon and Sixpence», понимаете, моэмовские «Луна и грош».

Ведь в чем дело? Моэм ненавидит Стрикленда, ему всё понятно про Стрикленда. Но он ценит его мужество. И, более того, Стрикленд-руина в финале, ослепший Стрикленд, когда он превращается в кучу тряпья, а всё равно пишет этот свой гениальный последний шедевр на стенах хижины — он велик. И эта старуха, которая согнута в три погибели, которая бледная тень — она по-прежнему великое явление искусства. Потому что не в красоте ее сила, а в магнетизме.

Я думаю, что он имел в виду Лилю Брик и обстановку ее дома. И актриса здесь не более чем псевдоним. Да в общем, понятно, о чем речь. Типаж распространенный в позднесоветскую эпоху. И, в общем, советская власть сама была похожа на такую властную старуху, от которой осталось только воспоминание.

Но, как ни странно, бесприютная девочка, которая с изумлением глядит на эти портреты… Понимаете, если бы она глядела с ненавистью, если бы она глядела с мстительным чувством, это было бы понятно. Уж как-нибудь Заболоцкий, виртуозно владевший формой (хотя и подглядывавший, по свидетельству Роскиной, в словарь рифм), всё-таки уж как-нибудь втиснул бы это в четырехстопный анапест. Но он предпочел удивление. Мы смотрим на этих монстров с простодушным восхищением, с ребенковым восхищением, с ребяческим. Это детское чувство — «разве девочка может понять до конца…?»

Понимаете, сила искусства неразумна и, добавлю со своей стороны, несправедлива. Конечно, если бы искусство было справедливо, если бы гениальны были только нравственные люди… Но как раз такие сердца и потрясают нас сильнее всего, потому что чтобы произвести настоящий эстетические шок, написать мощное стихотворение, нужно, наверное, обладать каменным сердцем. Об этом же знаменитое ставшее песней стихотворение Остера про трубача:

Мы шли под пули ставить лбы,
Мы шли сквозь дождь и зной,
Как только медь его трубы
Гремела за спиной.

Неслучайно Дидуров говорил, что если бы Остер еще хотя бы 10 лет писал такие стихи, был бы поэт не хуже Блока. В общем, не знаю насчет Блока, но поэт-то он огромный, между нами говоря — Остер. Мы знаем его по детским стихам, сценариям и сказкам. Гриша, не знаю, слышите вы меня или нет, вы действительно грандиозный поэт.

И вот эта проблема у всех решается по-разному. Остер описывает этого трубача с ненавистью, а Заболоцкий с таким прохладным феноменологическим изумлением. Понимаете, Стрикленд — гадина. Но в Стрикленде есть величие. И нравственность человеческая по сравнению с даром Стрикленда — это 6-пенсовик.

И девочка-сиротка, которая так сентиментально изображена, которая спит у тетки-актрисы из милости — она сомнительная альтернатива этой старухе. Понимаете, потому что эта старуха, при всей своей мерзости, потрясает сердца. А вот доброта — она бывает и плоской, а иногда и глупой, и неразборчивой.

Заболоцкий всем сердцем на стороне этой девочки. Но ничего не поделаешь — сила искусства неразумна. В мире остается, потрясает в мир, впечатывается в него великое. А великое почти всегда бесчеловечно. Не надо брать чью-то сторону — надо осознавать этот трагический парадокс. Потому что из этого осознания вырастает главное — изумление перед Божьими чудесами. Хотя, конечно, аморальность нехороша. Это я добавляю для тех, кто опять хочет побыть чистым на моем фоне.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Кто является важнейшими авторами в русской поэзии, без вклада которых нельзя воспринять поэзию в целом?

Ну по моим ощущениям, такие авторы в российской литературе — это все очень субъективно. Я помню, как с Шефнером мне посчастливилось разговаривать, он считал, что Бенедиктов очень сильно изменил русскую поэзию, расширил её словарь, и золотая линия русской поэзии проходит через него.

Но я считаю, что главные авторы, помимо Пушкина, который бесспорен — это, конечно, Некрасов, Блок, Маяковский, Заболоцкий, Пастернак. А дальше я затрудняюсь с определением, потому что это все близко очень, но я не вижу дальше поэта, который бы обозначил свою тему — тему, которой до него и без него не было бы. Есть такое мнение, что Хлебников. Хлебников, наверное, да, в том смысле, что очень многими подхвачены его…

Не могли бы вы рассказать об ОБЭРИУ? Что вы думаете об Александре Введенском?

Введенского я считаю огромным поэтом. Вот Михаил Мейлах – главный, вероятно, знаток и публикатор Введенского (наряду с Герасимовой). ОБЭРИУ – последний всплеск Серебряного века, последнее великое литературное течение русского модерна, уже несущее, конечно, определенные черты вырождения и самопародии. Но все равно оно гениальное.

Роскина о Заболоцком оставила гениальные мемуары именно как о поэте. Поэт Заболоцкий гениальный (думаю, это бесспорно). Введенский не уступает ему, Хармс, я думаю, тоже. Олейников, хотя он меньше успел сделать, тоже замечательное литературное явление.

Конечно, ОБЭРИУ – самые прямые наследники и ученики Хлебникова, но не только. Искусство…

Почему вы считаете, что деградация социума необратима, ведь в 1953 году было гораздо хуже?

Не знаю, не знаю, было ли хуже в 1953 году. Ресентимент образца 1953 года был не так силен или силен, но не у всех. У Леонова был силен, например. А вот, скажем, у Некрасова,— нет. Свежа была память о войне, понимаете? Война была недавно, поэтому паразитировать на этой теме, играть на чувствах фронтовиков, видеть в войне высшую точку истории никто не мог. Потом все-таки интеллектуальный уровень аудитории был другой, состав аудитории был другой.

Я, кстати, как-то говорил об этом с Рене Герра — человеком, который уж конечно без восторга относится к сталинизму. Но он совершенно верно заметил, что, по крайней мере, тогдашние люди еще хранили в себе какое-то наследие дореволюционной России. Как…

Что имеет в виду Заболоцкий в стихотворении «Завещание»: «Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок, доделал то, что я не довершил»?

Это очень объяснимо. У Заболоцкого вообще было чувство непосредственной, прирожденной связи времен. Он все время искал мысли о бессмертии, искал его доказательства. Для метафизика, для такой натурфилософской лирики это совершенно естественная тема. Заболоцкий не принимал смерть, не понимал ее. Он говорил, что природа не может бесконечно лепить черновики, не может бросать в корзину бесчисленные полчища людей: люди должны где-то оставаться. И для него смерть – это не присоединение к большинству, а присоединение к какой-то электрической цепи, к какой-то цепи наследственных (или иных каких-то) связей. Человек не изолирован – ни в истории, ни в географии. Человек живет не в своем…

Согласны ли вы с мнением Николая Заболоцкого о том, что Василий Гроссман не очень хорошим писатель?

Я не знаю, понимаете, с высот Заболоцкого, бесспорного гения русской поэзии, Гроссман, который тогда еще не написал, не закончил «Жизнь и судьбу», был обычным советским писателем. Конечно, уже первый том дилогии, – это литература на голову выше всего того, что написано было тогда о Великой Отечественной войне. У меня к Гроссману могут быть какие-то свои претензии. Я никогда не соглашусь, что это «соцреализм с человеческим лицом». Конечно, Гроссман мыслитель. Может, он больше публицист, но он мыслитель. В его романе есть замечательные мысли и образные замечательные. Конечно, Крымов – не тот герой, который нравится ему самому и ему самому интересен, но Штрум – это могучий автопортрет,…