Я думаю, на Хармса повлиял Майринк (он и сам это признавал), может быть, Льюис Кэрролл. Я не очень знаю, читал ли Хармс свободно по-английски (он знал немецкий в совершенстве), но «Алису» он наверняка знал. Тем более, что ее русские переводы появились еще в начале века. Правда, он, конечно, не читал перевода Набокова 1922 года – «Аня в стране чудес». Набоков вообще очень забавно русифицировал  – «Николку Персика» («Кола Брюньон»), «Аня в стране чудес». Но переводы Хармс знал, конечно. Я думаю, что Кэрролл на него повлиял.

А Эдвард Лир… Ведь, по сравнению с Хармсом, Лир – это абсурдист гораздо более веселый, более жизнерадостный. Хармсовский абсурд очень трагичен, хармсовское ощущение…

Видите, Хармс — это такой русский Кафка. Они очень схожие. И отношение к отцам схожее, и комплекс вины модерниста схожий, присущий человеку, рвущему с традицией. И неврозы одинаковые, и тема навязчивого страха в «Старухе». «Старуха» — совершенно кафкианский рассказ. Но при этом Хармс добрее и уязвимее, может быть, за счет душевной болезни, которую он сознавал. Ключевое слово — вырождение, потому что Шварц со своей обычной жестокой, милосердной точностью написал: «Хорошо, что у Хармса не было детей, дети были бы уже совсем безумные.»

Если знать биографию Ивана Ювачева, хармсовского отца, то многое в Хармсе становится понятнее. А сейчас его сочинения, дневники начали издавать…

Такие тексты, как «Лапа», подвергаются детальнейшему разбору, в частности, у Лады Пановой, которая, возможно, видит в тексте «Лапы» некую анаграмму своего имени. Лада Панова написала, по-моему, одну из глубочайших статей на эту тему. Да многие об этом пишут. «Лапа» — это текст, написанный, на мой взгляд, абсолютно в игровой традиции, подвергается чрезвычайно серьезной фрейдистской, социологической, эротической, оккультной дешифровке. Там полно всяких версий.

Что касается «Мести», «Елизаветы Бам» и «Старухи», мне кажется, доминирующее чувство этих текстов — ужас. Это не просто социальный ужас. Именно тогда социальная реальность обнажила проблему человеческого одиночества…

Введенского я считаю огромным поэтом. Вот Михаил Мейлах – главный, вероятно, знаток и публикатор Введенского (наряду с Герасимовой). ОБЭРИУ – последний всплеск Серебряного века, последнее великое литературное течение русского модерна, уже несущее, конечно, определенные черты вырождения и самопародии. Но все равно оно гениальное.

Роскина о Заболоцком оставила гениальные мемуары именно как о поэте. Поэт Заболоцкий гениальный (думаю, это бесспорно). Введенский не уступает ему, Хармс, я думаю, тоже. Олейников, хотя он меньше успел сделать, тоже замечательное литературное явление.

Конечно, ОБЭРИУ – самые прямые наследники и ученики Хлебникова, но не только. Искусство…