Не могли бы вы назвать художественные зарубежные произведения, посвящённые Второй мировой войне?

Да, является, но дело в том, что, понимаете, в чем гениальность этой книги? «Моби Дик» — это сложный символ, очень амбивалентный, к нему можно подойти так, а можно сяк. Моби Дик, белый кит — это и бог, с которым борется Ахав, это и природа, которая во многом богу противоположна — во всяком случае, в романтической трактовке, в гностическом понимании. Там много чего. «Моби Дика» нельзя истрактовать однозначно, поэтому книга великая. И Ахава нельзя однозначно трактовать. Ахав — это герой, безусловно. И мы, конечно, ненавидим Ахава, когда он подставляет весь корабль, весь экипаж губит он своим фанатизмом, но мы ведь и любуемся Ахавом. Ахав — это героическая, грандиозная личность. Волком Ларсеном мы уже…

Да нет! Ну, почему вы думаете, что он хаос показал? «Дни жатвы» — название очень откровенное. Он говорит, что в истории случаются времена, когда расплатой за частные грехи становятся общие катастрофы. Вот это тот же пафос, что и в «Поэме без героя». Приходит время жатвы. Война наступает как расплата за забвение человеком простейших нравственных норм, потому что ничто, кроме войны, об этом напомнить не может. Ну, так это я трактую. Понимаете, для меня вообще Малик — это такой пророк, моралист. И «Пустоши» я воспринимаю в этом смысле. И последние его фильмы (все без исключения) уже кажутся мне прямой моральной проповедью, несколько даже занудной. И «Тонкая красная линия» про это, хотя она, так сказать,…

Не стал бы я объяснять это какими-то гуманитарными соображениями, которых у Сталина не было. Сталин был антисемит, Эренбурга он не любил, хотя и высоко ценил роман «Буря» (именно потому, что роман «Буря» выражал любимую Сталиным идею – то, что мы антропологически новый тип человека; Европа не выдержала, а мы выдержали Вторую мировую). Но при этом он, конечно, Эренбурга не любил, и Эренбург был для него классово чужой. Просто Сталин был прагматик, и он понимал, что Эренбург был ему нужен. Он нужен был ему как публицист во время войны. После войны он перестал быть ему нужен, и срочно появилась заметка «Товарищ Эренбург упрощает». Потому что Эренбург продолжал ненавидеть Германию, а надо было уже…

Хороший замысел, интересная картина, но я совершенно не разделяю мнение Сокурова о том, что Фауст еще страшнее Мефистофеля, что именно в человеке заложено главное зло. По мне, Фауст просвещения, Фауст прогресса гораздо милее, чем Фауст такого религиозного созерцания. Это интересная картина, и она, как всегда у Сокурова, замечательно визуально решена. И действительно настоящее Средневековье, немецкое Средневековье. И уж конечно не потому, что картина снята на немецком. Как, помните, говорит дьявол в «Фаустусе»: «Это мой родной язык». Но для меня это замечательный художественный эксперимент, который мне идеологически и морально не близок, а местами кажется скучноватым.

Думаю, у Фаллады, особенно в романе «Каждый умирает в одиночку». Думаю, у Ремарка, особенно в  «Ночи в Лиссабоне». Я примерно понимаю, о чем вы говорите. Думаю, в «Докторе Фаустусе» есть интересные намеки. Иными словами, у писателей, прошедших опыт фашизма. Один из читателей предлагал Евангелие. Но в Евангелии другие темы, мне кажется, более значимые.

Я-то как раз думаю, что все кончается на «Метеоре». Мне кажется, что «Обыкновенная жизнь» — отдельная книга, которая в философскую трилогию не входит и которая вообще про другое. А как раз вот на относительности всякой личности и всякой биографии ставится точка в «Метеоре» и роман становится началом огромного цикла текстов об утрате идентичности, включая «Английского пациента» и много чего. Мне кажется, что «Обыкновенная жизнь», хотя это и прелестная книга, очень чапековская, очень насмешливая, но все-таки она, будучи пародией на жизнеописание композитора, во многом предваряет Томаса Манна с его «Доктором Фаустусом». Это интересная была бы тема, вот бы кто с этой стороны взглянул. Но по…

Нет, конечно. И то, и другое, в общем,— проявления модернизма. Владимир Ленин, безусловно, модернист, а Адриан Леверкюн — человек эпохи модерна, который впал в очень опасную игру с дьяволом, очень опасную зависимость, который начал заигрывать со злом. Владимир Ленин — фигура гораздо более примитивная, гораздо более ортодоксальная, плоская. Адриан Леверкюн прежде всего одержим талантом, и ему кажется, что он попался в опасную дьявольскую ловушку, которая, кстати говоря, у Томаса Манна напрямую связана с физиологией: он полагает, что это одно из проявлений сифилиса. Ему кажется, что зло способно ему подарить какие-то неслыханные откровения. Но дьявол в этом смысле великий обманщик. Он…

Самосовершенствование — нет, романтизм — безусловно, потому что обожествление отдельной личности сверхчеловеческой… Понимаете, тут же романтизм, знаменитая реплика Лидии Гинзбург «Романтизм надо уничтожить», она, конечно, метафора, но романтизм в последовательном своем развитии, и Матвеева об говорила, что он к фашизму приводит. Но это должен быть романтизм особого толка. Романтизм, историю происхождения которого проследил в «Докторе Фаустусе» Томас Манн, немецкий извод романтизма, вот он приводит. И если он не приправлен иронией, как у Гейне, он приводит к Ницше. А Гейне и Ницше — это взаимоисключающие явления, Ницше ненавидел его, во всяком случае, не понимал совершенно. Это такая…

Видите, конечно, не девушка вдохновляет там юношу. Я «Пустоши» очень люблю. Мне кажется, что два лучших фильма Малика — это «Пустоши» и «Время жатвы». А всё остальное, что было потом, включая «Тонкую красную линию»,— по-моему, всё-таки некоторый распад формы. «Пустоши» — это один из моих любимых фильмов. Вот эти Пустынные земли, Hollow Grounds Badlands, насколько я помню.

Видите, какая вещь. Вот эта история очень похожа на то, что произошло в Пскове. Даже это не гормональный бунт. Это подростковая пустотность, подростковая неопытность страшная, отсутствие сопереживания, непонимание того, что другой человек может испытывать боль; желание славы. Я не оправдываю, скажем, Катю Власову…