Да мог. Он отлично его понимал. Просто ему не нравилась шекспировская риторика, сам он шёл в сторону «максимального упрощения текста», как говорит тот же Драгунский, его живости, лёгкости, летучести. И конечно, Шекспир ему казался тяжеловесен. Мне не очень ясно это противопоставление Мережковского, что вот герои Толстого живут в нём, а герои Шекспира — сами для себя. Просто Мережковский, который к тому же писал это непосредственно в присутствии Толстого, при его жизни, избегал выражаться прямо. На самом деле эту фразу следует читать очень просто: герои Толстого ведут себя так, как хочется Толстому, а герои Шекспира — живые и независимые люди. Это не всегда верно. Это верно, пожалуй, применительно только к поздним толстовским текстам, вроде «Фальшивого купона», таким назидательным.
А в принципе, конечно, Толстой никогда своих героев не ограничивает, и герои его ведут себя по-разному и весьма живо. В Шекспире, как правильно сказал Чехов, его раздражает масштаб. Чехов же говорит: «Нас, мелочь, он вообще в расчёт не берёт». А вот Шекспир, этот большой, взрослый, этот его раздражает. А мы можем играть в своей песочнице, сколько влезет. Поэтому Шекспира он не любит не за свободу. Шекспира он не любит за то, что тексты его принципиально барочные, сложны, многоуровневые. И когда Толстой начинает своим языком, своим корявым и упрощённым нарочито стилем пересказывать монолог Лира — это выходит гомерически смешно. Например, он говорит: «Входит Лир и требует, чтобы все выли,— а потом говорит: — Если бы у него были все глаза и языки присутствующих, он сделал бы из них такое употребление, что небеса треснули бы!» Это смешно, как смешон любой буквализм. Но на самом деле, конечно, «Король Лир» — это как-нибудь не хуже, чем у Толстого, просто это иначе.