Рассказ Бабеля «Нефть» интерпретирован Эренбургом, как автобиографический. Он говорит, что Бабель в этом рассказе о многом проговорился. И поэтому очень велик соблазн увидеть в нём историю разрыва Бабеля с Тамарой Ивано́вой, которая уже будучи матерью его сына, насколько я помню, ушла от него и стала женой Всеволода Ива́нова. Всеволод Ива́нов — замечательный писатель, но, конечно, с Бабелем он по таланту не сравнится, а вот по человеческим качествам, наверное, он показался ей более надёжным. Но я не думаю, что там отражены собственные комплексы, собственное трагическое чувство относительно женщины, которая от него забеременела. Там есть такой герой Шоломович — Макс и Мориц, как его называет главный герой — Макс Александрович, который не хочет жениться на Зинаиде. Мне кажется, что эта история Бабеля затронула, собственно, не так глубоко, и вообще это был разрыв, можно сказать, по добровольному желанию. И у меня есть ощущение, что автобиографизм там в другом. Мне кажется, что это попытка создания языкового портрета и, в каком-то смысле, вообще попытка портретирования того типа, к которому принадлежала Антонина Пирожкова — последняя жена Бабеля, мать его дочери. Дело в том, что Пирожкова, такая ослепительная красавица (даже друзья Бабеля при всём их строгом отношении к кодексу дружбы пользовались любой возможностью при его отлучке, не будем называть имён, чтобы добиться от неё благосклонности. Кстати, они и до конца жизни не были зарегистрированы, все надеялись, что она от него уйдёт, но ничего подобного не происходило.
Мне кажется, что история его с Пирожковой привела к появлению именно «Нефти», как к попытке зафиксировать вот этот новый тип молодой, очень прогрессивной, очень перспективной, очень конструктивистской женщины 30-х годов, попытка увидеть в 30-х годах такое лихое позитивное начало. В 30-х годах было много настораживающего. И для Бабеля они были временем творческого молчания. По крайней мере он почти не публиковал ничего нового. Писал ли — мы не знаем. Пирожкова полагала, что написано было очень немного. Ну, может это мы так утешаем себя, потому что конфискованные при аресте и обыске рукописи Бабеля до сих пор не обнаружены. Либо они лежат в президентском архиве, либо были уничтожены, либо где-то прячутся — мы ещё пока не знаем где, далеко не всё открыто. Может быть они появятся. Может просто время для них не пришло. Но я думаю, что он не писал. Думаю, что книга «Великая Криница» не была закончена. У меня есть ощущение, что Бабель в это время пытается нащупать нового, по-школьному говоря, положительного героя. В данном случае — героиню.
Во-первых, очень симптоматично, что на первый план выходит женщина. Почему? Потому что мужчины в это время жёстко встроены в социальную иерархию и подавлены. А женщина наоборот — раскрепощена, она упивается своей независимостью. И, помните, она говорит, что в XX веке не нужен муж, вырастим сами ребёнка. Там она, кстати, довольно цинично выражается, и это делает героиню довольно противной. Там, «запопала от него штучку», «хороший мужик на нее не высморкается», запопала штучку, так «держи, расти…». Больше того, говорит: «Метисы от евреев очень хороши получаются». Это такая попытка написать деловитую, очень вписанную в своё время, страшно активную, интеллектуалку молодую, которая безусловно идёт на смену ранним героям Бабеля — бандитам, контрабандистам, местечковым евреям, запуганным погромами, жовиальным одесским евреям, которые радостно сочетают в себе корпоративность и авантюрность, и деликатность душевную даже, присущую некоторым бандитам. Мне представляется, что намерения Бабеля были двоякими. Первое — это безусловно портретирование вот этого социального типа, с присущими ей эмансипационными комплексами, жаждой эмансипации во всём. Второй слой, который там безусловно наличествует, это главная сюжетообразующая метафора — крекинг. Всё, что происходит с Россией, это такой своего рода крекинг сырой нефти. Это разделение всех… вы знаете, что нефть делится на четыре фракции, вот так и здесь попытка поделить всех на четыре фракции.
Там есть старые спецы, типа вот этого старого профессора, который не верит в возможность добыть столько-то миллионов тонн нефти и называет эти цифры произвольными. Вот этот с венозным румянцем склеротическим, который говорит, что «тень от меня на землю все слабее ложится». Здесь есть, конечно, внутренняя линия, но это представитель старой интеллигенции. Он не верит вот в этих новых и молодых, не верит, что им всё удастся. Он относится к ним с понятным скепсисом. В этом рассказе уже заложена некоторая бесконфликтность. Если конфликт и есть, то между осторожностью, неверием и молодым энтузиазмом. Но это конфликт такой, прямо скажем, не антагонистический, он сгладится.
Вторые — это такие вот молодые, как Мурадьян, приехавший на это совещание, как она сама,— энтузиасты, которые говорят: мы не можем быть в плену цифрового фетишизма, кто верил, что мы пятилетку выполним в два с половиной года?
Важно, что рассказ напечатан в 1934, а действие происходит в 1932, когда никто ещё не верил, что пятилетка будет выполнена такими темпами, а вот она верит.
Это молодые инженеры, которые спят, ночуют на этой работе, которые там же едят, чистят там картошку, селёдку, жарят яичницу, даже не хотят домой. Такой безумный энтузиазм. На строительство Орского комбината дали такие сроки и они упиваются этим, им нравится такая жизнь. Эта лихорадочная соревновательность описана очень хорошо у Катаева во «Время, вперёд!». Тоже там, если вы помните, инженер засыпает на два часа ночью, и там все ждут соревнования — Харьков дал столько то бетона, а сколько дадим мы?— такая истерика, такая непрерывная гонка. Это немножечко, конечно, выглядит фальшивоватым и до известной степени экзальтацией такой, но эта экзальтация имела место быть и эти молодые энтузиасты были. Другое дело, что они не очень понимали народа, с которым они имеют дело, да и вообще власти, с которой они имеют дело. Они были тончайшей прослойкой технической интеллигенции, примерно теми же людьми, которые впоследствии, как вот Шурик, как Привалов у Стругацких, появились в 60-е годы. Помните, они же тоже были безумными энтузиастами трудового процесса. И это же появилось потом у Шефнера в «Девушке у обрыва», когда героя наказывают за нарушение техники безопасности тем, что лишают права лишний раз поработать. Хлеба не надо — работу давай! Это такие энтузиасты были. Для Стугацких, и для их героев, и для Бабеля в это время, конечно, работать — важнее, чем жить. Что там жизнь? Биологический процесс.
Третья фракция — она довольно печальная. Там они обозначены одной фразой — молодые инженеры из числа «всеядных». Кто всеядные? А это которые всех едят, которым неважно, кого громить, кого долбать. И вот старика-инженера скептического, а не Виктора, они тоже поносят (Виктор Андреевич, кажется, он там). Они его тоже ругают на собраниях, хотя весь его грех заключён в некотором скепсисе понятном. Они не сострадают ему, в отличие от безымянной героини — очень важно, что имени её мы так и не узнаём, подчёркивается такая её типичность — не хотят они сострадать, нет в них милосердия, они — конъюнктурщики, им всё равно, кого давить. Это как сегодня — тоска по хоровому действию массовому.
И ещё одна очень важная фракция. Это такие люди, как появляющийся в самом начале любовник героини, с которым она рассталась. У неё есть постоянный человек, есть муж, которого она называет «мой чёрт», который, там, попритих. Но у неё была любовь на стороне — Шабсович этот, который после своей крекинговой установки. Как раз в 1934 году в баку открывается первая установка по крекингу, построенная ещё по старому русскому инженерному рецепту 1891 года. Патент тогда же получен был. Это русское изобретение. Американцы раньше построили, но потом у нас появилась своя установка.
Вот за эту установку крекинга Шабсович поощрён новым костюмом. Он из тех, кто стал ортодоксами, или, как их иронически называет ещё один герой, ортобоксами. Хорошее, кстати, обозначение. Ортобокс — ортопедический бокс, где лежат с вывихами. Вот этот ортодокс это тоже пример такого человека с вывихом, который лихорадочно перековывается. И этот, ну, герой Набокова. Помните, в его фельетоне — заблуждающийся интеллигент. Положительный, но заблуждающийся. Вот такие заблуждающиеся, которые стали ортодоксальнее советской власти и страшно переполненные самоуважением — там, помните, его поздравить или советскую власть, говорит героиня — таких стало много. И к ним, к перековавшимся, и героиня безжалостна — она с ним рвёт, и Бабель — они ему противны. Они неорганичны, они врут.
Что касается третьего слоя рассказа, который для меня очень важен: почему «нефть»? У Бабеля два рассказа, названных по имени, что ли, двух главных материй — «Соль» и «Нефть». «Соль» — один из самых известных рассказов «Конармии», такой монолог Никиты Балмашева, который везде ищет измену, страшный такой довольно персонаж. Балмашев рассказывает историю, как он снял со стены «верного винта и смыл этот позор с лица… республики». Женщина, спекулянтка солью. И он, застрелив её, ничуть не раскаивается. Это та же мысль, которая есть в рассказе «Иваны» — каждый каждого присуждает очень просто. Если в рассказе семья — все трещины проходят по семье. Соль русской жизни — это не прекращающаяся гражданская война.
А вот «Нефть» — это такой же ключевой, такой же важный для Бабеля рассказ, хотя не самый удачный, менее удачный, чем «Соль», потому что востребованы какие-то, там это называется, кровеносные системы страны, востребованы какие-то сырьевые источники народного характера. Это обращение к сырью, к основам народной жизни, к переработке национальной жизни, потому что Бабель ведь очень советский человек, у него никаких антисоветских убеждений нет. Он может негодовать по поводу отдельных гримас конармии, но для конармия в целом — явление героическое. Это просто Будённый ничего не понял, называя это «бабизмом Бабеля». А на самом деле это гениальный такой в меру сил гимн во славу нового человека, которого он так понимал. Страшного нового человека, но другого негде взять. А вот «Нефть» — это обращение, неизбежное в будущем обращение, к крови, к имманентностям, к первородностям, к национальному. И этот поворот случился очень скоро. Бабель его предсказал. Уже в 1937 году слово «русское» перестало быть ругательством и стало обозначением всего прекрасного. Началась решительная критика Демьяна Бедного, закончился космополитизм, забросили интернационал. «Нефть» — обращение к сырью, возвращение вот к этой сырьевой сущности, потому что без опоры на неё ничего построить нельзя. Другое дело, что её надо подвергать крекингу, но в результате этого крекинга, к сожалению, истреблена была полностью фракция энтузиастов.
