Николай Нароков — объект исследований Игоря Петрова, моего друга и историка, проживающего в Германии. Но в России, как, собственно, и в мире наиболее известен роман Нарокова «Мнимые величины». Это по-своему замечательная книга. Тут, видите, какая вещь: литература тридцатых годов была достаточно многообразна. Нам сейчас кажется издали, что все это сплошной социалистический реализм. Это далеко не так. Существовал некоторый слой литературы подпольный, который в это время либо печатался за границей, либо хранился в семейных архивах (самиздата еще не было, как мы понимаем, «Эрика» не брала еще четыре копии, взять личную машинку на дом было практически невозможно, как у того же Нарокова описано).
Значит, это литература, которая создавалась тайными, бывшими — притаившимися, спасшимися, бывшими. К этой литературе принадлежит роман Головкиной–Корсаковой «Побежденные» — выдающаяся, на мой взгляд, книга, хотя в некоторых отношениях, конечно, графоманская. Во всяком случае, самодеятельная, скажем так. К этой же литературе принадлежит и более высокий ее образец, скажем, проза Лидии Корнеевны Чуковской. Прежде всего, это «Софья Петровна», хотя и «Спуск под воду» — произведение выдающееся. Это и роман Виктора Сержа, он же Кибальчич, «Дело Тулаева», который тоже очень поздно увидел свет по-русски, но тем не менее свою роль сыграл. Вот это и роман Нарокова.
Это драгоценные совершенно свидетельства, бытовые повествования, рассказы о настоящей жизни России, как она выглядела, а не о социалистическом строительстве. Понимаете, в тридцатые годы русская литература была фактически порабощена, порабощена практически полностью. Она потаенно существовала в каких-то формах. Существовал, например, большой слой фантастики и демонологии. Это роман Булгакова, наиболее известный, роман Голосовкера «Сожженный роман», леоновская «Пирамида», пятьдесят лет ждавшая публикации, начатая в 1938 году. Но помимо этой демонологии существовал такой критический реализм — бытовые романы, иногда с элементами детектива, как у Виктора Сержа, да и как у Нарокова тоже, ведь «Мнимые величины» — это вещь тоже с элементами психологического триллера, если угодно. Это жизнь людей, которые вытеснены из реальности, которые называются и считаются бывшими, но у которых остаются свои страсти, достаточно серьезные, у которых есть свои тайные романы, свои надежды. Это те, кому в тридцатые годы от 30 до 50. И вот их отношения с партийцами, отношения очень непростые, зачастую довольно драматичные, их отношения с большинством,— то, о чем впоследствии напишет Рыбаков более подробно в своей тетралогии, продолжающей «Детей Арбата». Мне кажется, кстати, что «Дети Арбата» не самая сильная ее часть; «Страх» написан не хуже.
Вот в «Деле Тулаева», в романе Нарокова отражены настоящие настроения и настоящие страдания этих людей, нищенствующих, безусловно. Главная драма там в их постепенном обнищании не столько телесном, материальном, а духовном; их полное вырождение, их попытки встроиться в эту жизнь и все таки ощущение, что они уже забывают слова. Среди этих людей есть и бывшие большевики, разочаровавшиеся в происходящем и ставшие маргиналами. Есть и бывшие дворяне, которые как раз осознают очень остро свою вину безвинную. Есть и возвращенцы.
Кстати говоря, я прочитал совершенно потрясающую книгу, написанную Михаилом Ефимовым, выборгским ученым, филологом, историком, о Святополке-Мирском, любимом моем критике, для серии «ЖЗЛ». Там жутко интересно все, и заграничная жизнь Святополка-Мирского. Но самое интересно для меня — это его жизнь возвращенца. То, что он делает после возвращения своего в Россию. Восемь лет он прожил до своего ареста в советской России, и вот что он делал в тридцатые годы, как он сталкивался с советскими партийцами. Когда он сказал Мариэтте Шагинян, что «мой путь к Ленину — это путь русского барина»… Там много гениальных деталей, потрясающих. Для меня эта книга Ефимова как-то вписывается в эту летопись потайной, страшно меня всегда интересовавшей жизни людей тридцатых годов. Некоторые свидетельства об этой жизни представили обэриуты, если судить по протоколам их встреч.
Роман Нарокова, если его рекомендовать для чтения, наиболее притягателен своей непосредственностью и простоватостью. Он очень бытовой и увлекательный, почти как большая часть прозы эмигрантов, которые советскую действительность воспринимали обывательски. Это довольно трогательный текст. Нароков писал его уже довольно старым человеком, ему было под 70, даже и больше, пожалуй. И вот это бесконечно трогательный такой старческий текст. Судьба этой Евлалии несчастной, у которой роман с большевиком. Безумно трогательная вещь. И потом все-таки иногда советский обыватель до многих вещей догадывался.
Вот «Мнимые величины» — там в эпиграфе уже заявлено, что мнимая величина может стать реальной, но ей для этого нужно умножиться на себя. Ну как корень из минус единицы — любое несуществующее число, которое как бы нуждается в том, чтобы его дополнили до целого, реального. Но мнимых величин становится много. Все люди в этом роман — по сути дела мнимые величины. Это очень ценное наблюдение. Потому что они поставлены в больные, выморочные условия, в которых они ни как персонажи, ни даже как персонификация каких-то авторских мыслей и фобий, не могут состояться, им чего-то недостает. Ходят какие-то бледные тени: и начальник — тень этого начальника, и секретарша,— все они помещены в какой-то выморочный мир. Как, собственно, в романе Кубина, это мир, где ни разу не проглядывает солнце. Вот в этом смысле книжка Нарокова очень откровенна и показательна. Мир мнимых величин.
