Они не плохи. Почему они плохи? Это хороший роман. Кстати, «Прах и пепел» — третья часть трилогии — мне нравится даже больше. «Дети Арбата», конечно, может быть, несколько примитивны в сравнении с «Московской улицей» Бориса Ямпольского или в сравнении с «Софьей Петровной» Лидии Чуковской — там нет того психологизма. А вообще это беллетристика, но беллетристика очень качественная.

И мне кажется как раз, что этот роман не умер, потому что «Дети Арбата» ведь не про Сталина. «Дети Арбата» про атмосферу советских 30-х годов и про то, как молодых, весёлых, талантливых людей, детей революции, детей вертикальной мобильности убивает страх — вот про это. Неслучайно вторая книга трилогии…

Наличие на памятнике поэтической цитаты – это еще не показатель качества. «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен», – это слова Сергея Михалкова. «Никто не забыт, ничто не забыто», – это слова Ольги Берггольц. Иногда удачно получается формула, а иногда это общее место. Но Грибачев интересен нам не этим.

Грибачев – Герой Соцтруда, награжденный всем, чем можно – Николай Матвеевич, был поэтом и прозаиком, драматургом, публицистом, сказочником, чем хотите. То есть он обладал какими-то версификаторскими способностями. То есть он умел сочинять стихи – пафосные, на уровне чтеца-декламатора. Я помню, мне как-то в календаре попалось его стихотворение со строчкой: «Осенний лист навел на…

Это как раз довольно понятно. Две причины. Во-первых, Бродского он не полюбил и не оценил его, и Бродский был в таких случаях мелко мстителен. Ну, это нормальная черта художника. Я тоже не могу никогда объективно рассматривать людей, которые ко мне почему-либо плохо относятся. Ну, Новелла Матвеева (я часто на нее ссылаюсь) очень хорошо об этом говорила. Я её как-то спросил: «Можете ли вы объективно оценивать тех, кто вас ненавидит?» Она говорит: «Я пыталась всю жизнь. А потом я задалась вопросом: а с чего бы это они меня ненавидят? Я вроде ничего плохого-то не делаю, ничего ужасного. И тогда поняла. Да, я разрешила себе относиться к ним необъективно». Ну, так и здесь. Понимаете, Бродский имел полное…

В XXI зарождается школа нелинейного повествования, во-первых. Ну, как? Понимаете, сейчас никакая школа, особенно в России, так она не зарождается. Происходит переписывание советской литературы. Почти все нынешние романы, печатающиеся сейчас (наверное, и мои не исключение), они либо реферируют к советскому опыту, либо отчасти растут из советской школы, из советской формы.

Очень забавно, кстати, бывает дурачить критиков. Вот так напишешь им, что «Июнь» имеет отношение к «Дому на набережной» — и все это повторяют хором, хотя никакого отношения к «Дому на набережной» (ни стилистического, ни фактического) «Июнь» не имеет. Вот под носом у людей лежат «Дети Арбата» — на них они не…

Во-первых, книга начинается не с этого. Саша Панкратов успевает ещё побыть на свободе и поучаствовать в судах над другими, которых он пытается защищать. И Саша Панкратов как раз, он очень точно задает modus operandi в этих условиях: ни в коем случае нельзя присоединяться к большинству, даже если тебе это гарантирует безопасность, потому что ничто не гарантирует ее. Лучше… Вот в условиях, когда «все тасуются, как колода карт», как называл это Пастернак, лучше вести себя по-человечески, потому что выгодоприобретателя здесь нет. Но, конечно, аналогий множество с сегодняшним временем.

Я даже в общем рекомендую вам свою давнюю статью, посвященную очередному там юбилею…

Про этот роман почему-то довольно много вопросов. Бродский сказал, что это «макулатура». Но Бродский, как мы знаем из переписки Аксёнова с ним, не бог весть такой литературный авторитет, во всяком случае в вопросах сюжетной прозы, вкусы у него странные. Говорить о том, что Набоков и Платонов соотносятся, как канатоходец и скалолаз, я думаю, можно только потому, что… Ну, во всяком случае объясняется это только тем, что Набоков отзывался о Бродском скептически, а Платонов не успел отозваться никак, поэтому Набоков у него и канатоходец. Он очень пристрастен, он очень субъективен, очень понтист в некоторых отношениях, поэтому говорить о безупречном вкусе Бродского я бы не стал. Надо судить…

Как вам сказать. Ну она — в том смысле, что она не удостаивает быть умной — ну это да, наверное. Хотя, хотя… Ну, видите, Наташа Ростова — она такая эгоистичная довольно, и, прямо скажем, в ней больше самки, чем в Варе Ивановой. Варя — она советская девушка. В ней, при всей её кокетливости и некоторой неразборчивости, в ней совсем другая основа. Вот как вам сказать… Органики меньше. Наташа Ростова и вообще вся линия Ростовых в романе — это стихия рождающей почвы, земли. А Варя Иванова немножко другая, и самкой я не могу её представить в финале. Чтобы она вбегала с пеленками к Саше Панкратову, как Наташа,— нет, не могу. Хотя мне нравится очень.

Николай Нароков — объект исследований Игоря Петрова, моего друга и историка, проживающего в Германии. Но в России, как, собственно, и в мире наиболее известен роман Нарокова «Мнимые величины». Это по-своему замечательная книга. Тут, видите, какая вещь: литература тридцатых годов была достаточно многообразна. Нам сейчас кажется издали, что все это сплошной социалистический реализм. Это далеко не так. Существовал некоторый слой литературы подпольный, который в это время либо печатался за границей, либо хранился в семейных архивах (самиздата еще не было, как мы понимаем, «Эрика» не брала еще четыре копии, взять личную машинку на дом было практически невозможно, как у того же Нарокова…

Вы себе не представляете, сколько их напишут. Российская современность дает потрясающий простор для того чтобы написать потрясающие абсурдистские, а, во многих отношениях, и трагические романы. И столько всего можно понаписать, и столько всего понаделать! Это будет ещё предметом бесконечного анализа, бесконечно увлекательного. Но, братцы, для этого должно пройти время. Просто сейчас даже не потому, что «лицом к лицу лица не увидать», а потому что очень страшно многим высказываться. Выскажешься — будешь русофоб, выскажешься ещё раз — будешь экстремист, выскажешься ещё как-нибудь — будет кощунство. Просто Россия сегодняшняя нуждается в некотором завершении исторического этапа. Он…