Войти на БыковФМ через
Закрыть

Что вы думаете о книге Наума Нима «До петушиного крика»? Согласны ли вы, что нездоровье сегодняшнего общества связано с культом тюремной системы?

Дмитрий Быков
>250

Я думаю, что это выдающаяся литературная удача. «Там описан вполне бытовой ад, которого не может быть в здоровом обществе. Может быть, нездоровье сегодняшнего общества связано с наличием у процветания неизменившейся тюремной системы и тюремного мировоззрения власти».

Вы совершенно правы. Пенитенциарная система России — это раковая опухоль на теле государства, ядовитый гнойник, который проникает в кровь этого государства и этого общества. Тюрьма является главной духовной скрепой этого общества и главным духовным страхом. Она же и главный моральный стимул: страх перед ней, страх туда попасть, и так далее. Не говоря уже о том, что многие тюремные законы проникают на волю, потому что все либо сидели, либо боялись сидеть, либо носили передачи. Поэтому повесть Нима «До петушиного крика» и вся огромная работа Нима — издание им журнала «Неволя», работа его в журнале «Индекс» цензорщиком, его потрясающая тоже тюремная повесть «Звезда светлая и внутренняя» — все это вносит посильный и очень важный вклад в преодоление тюремной эстетики общества. А главный удар по этой главной духовной скрепе нанес Солженицын книгой «Архипелаг ГУЛАГ». Я думаю, он сам не догадывался о том, какого масштаба удар он наносит и как на самом деле непобедима, как, во всяком случае, труднопобедима эта духовная скрепа. То, что сегодня общество продолжает быть зацикленным на теме посадок, то, что все больше всего боятся быть посаженными, а власть больше всего любит и умеет сажать,— это признак рака этой системы. Можно ли это пресечь, мы все увидим еще при жизни.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Почему тексты Наума Нима сохраняются в памяти надолго, а вспомнить лагерную прозу Губермана или Солженицына не получается, хотя по силе текста они не слабее?

Шаламов запоминается больше в силу своей концепции, подозрительной к человеку в целом. Все мрачное запоминается лучше, это такая готика, хотя Шаламов страшнее всякой готики. Что касается Наума Нима, то я не стал бы прозу Губермана с ним сравнивать, потому что Губерман — прекрасный иронический поэт. Он не прозаик по преимуществу, проза для него — это хобби. Она очень хорошая, очень талантливая, но это не его конек. Хотя я «Прогулки вокруг барака» помню во многих деталях, они написаны замечательно, но они написаны более светло, что ли. Ним — это один из главных современных писателей, для меня — один из любимых прозаиков сейчас. Я не беру в расчет, что он мой друг.

Я когда пришел к нему брать первое…

Может ли антисемит быть талантливым писателем?

Это объективно так. Я не считаю антисемитом Гоголя, потому что у него как раз в «Тарасе Бульбе» Янкель  – образ еврейского народа, который остался верен отцу. Это довольно очевидно. Но Селина я считаю талантливым писателем. Не гением, как считал Лимонов (а Нагибин вообще Селина считал отцом литературы ХХ века). Но я считаю Селина исключительно талантливым, важным писателем, хотя я прочел его довольно поздно – кстати, по личной рекомендации того же Нагибина. Мы встретились в «Вечернем клубе», я его спросил о какой-то книге, и он сказал: «После Селина это все чушь». Он, я думаю, трех писателей уважал по-настоящему – Селина, Музиля и Платонова. Относительно Селина и Платонова я это…

Каким правилам подчиняется писатель, выломившийся из системы социальных отношений?

Если он уже не в системе этих отношений, каким правилам он подчиняется? Я скажу жестокую вещь, очень, и мне самому эта вещь очень неприятна — он подчиняется только собственным критериям, он должен выдержать те критерии, которые он взял на себя, эта самая страшная борьба. «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой!» — законы общества уже над ним не властно, он должен соответствовать собственному уровню, а это самое трудное. Вот Горький сломался, например, я даже знаю, почему он сломался — для него стала слишком много значить репутация. Он в последние годы всё время говорил: «Биографию испортишь». И испортил себе биографию, хуже всех испортил себе биографию; хуже, чем…

Согласны ли вы со словами Набоков о том, что в цикле «Воронежские тетради» Мандельштама так изобилуют парономазией, потому что поэту больше делать нечего в одиночестве?

Понимаете, парономазия, то есть обилие сходно звучащих слов, такие ряды, как: «Ни дома, ни дыма, ни думы, ни дамы» у Антокольского и так далее, или «Я прошу, как жалости и милости, Франция, твоей земли и жимолости» у того же Мандельштама. Это не следствие того, что поэт одинок и ему не с кем поговорить, а это такая вынужденная мера — я думаю, мнемоническая. Это стихи, рассчитанные на устное бытование. В таком виде их проще запоминать. Вот у каторжников, например, очень часто бывали именно такие стихи. Страшная густота ряда. Вот стихи Грунина, например. Сохранившиеся стихотворения Бруно Ясенского. Стихи Солженицына. Помните: «На тело мне, на кости мне спускается…

Не могли бы вы рассмотреть проблему посмертной жизни в книге «Роза Мира» Даниила Андреева?

Видите ли, была такая эпидемия повальная всеобщих теорий всего в русской литературе. Мы как раз с Олегом Цыплаковым, замечательным новосибирским документалистом молодым обсуждали. Мы хотим делать картину об академике Козыреве, потому что непонятно, каким образом Козырев создал теорию времени, и именно он был научным руководителем Бориса Стругацкого, и именно он прототип Саула Репнина, потому что все знали, что Козырев был в заключении в Норильске и каким-то образом он там выжил, хотя все знали, что он погибает. Но как-то перелетел на два дня, спасся и вернулся (хотя у Стругацких он гибнет), но, в общем, идеи Козырева это вдохновляют. Прологом «Попытки к бегству» был рассказ 1967 года о тридцать…

Как видят роль Христа Юрий Домбровский, Михаил Булгаков и Федр Достоевский?

Про Достоевского я вообще не хотел бы говорить применительно к роли Христа, потому что Достоевский, по моему глубокому убеждению, Христа не видел, не чувствовал. Он все время пытался на его месте увидеть либо больного, либо какую-то патологию, либо преступника, который на дне своего преступления, как звезду из колодца, что-то такое увидел. Странные какие-то христологические студии Достоевского, появление у него Христа, который целует Великого инквизитора,— это с одной стороны очень логично, а с другой стороны этот поцелуй очень убийственный, амбивалентно это все. Вот желание Алеши Карамазова расстрелять того помещика, который затравил собаками мальчика,— оно, по крайней мере, понятно,…

Почему такие живые писатели, как Чехов и Гончаров, так засушили свои путевые книги — «Остров Сахалин» и «Фрегат «Паллада»»?

Ну, дорогой мой, «Остров Сахалин» — это самая яркая, самая темпераментная книга Чехова. Если читая 5-ю главу, вы не чувствуете физической тошноты от того, как там описаны эти запахи человеческих испражнений, испарений и гниющей рыбы в остроге, если вы не ощущаете тесноту, припадок клаустрофобии в 5-й и 6-й главах — это недостаток читательской эмпатии.

Чехов как раз написал «Остров Сахалин», замаскировав его (в первых полутора главах) под путевые заметки. Но вообще это книга, равная по темпераменту «Путешествию из Петербурга в Москву», а может быть, и больше. В России все книги, замаскированные под травелоги, по-настоящему взрывные.

Что касается Гончарова, то «Фрегат…

Как вы оцениваете актерскую игру Валерия Приёмыхова?

Я вообще Валерия Приёмыхова очень любил и продолжаю любить как такое цельное замечательное явление. Конечно, его роль в «Пацанах», и совсем непохожая, совсем другая роль в культовом фильме «Мама, не горюй», и вообще его участие в поздних работах Динары Асановой и в качестве сценариста, и в качестве артиста — это очень интересный такой знак 80–90-х. Тем не менее, лучшим из того, что он сделал — и как актёр, и вообще как человек искусства,— мне представляется всё-таки его роль в фильме Прошкина «Холодное лето пятьдесят третьего…». Там и он, и Папанов — оба безвременно ушедшие, почти одновременно — они действительно воплотили два очень важных типажа, очень важных образа. У нас обычно в российском кино (я…