Видите ли, была такая эпидемия повальная всеобщих теорий всего в русской литературе. Мы как раз с Олегом Цыплаковым, замечательным новосибирским документалистом молодым обсуждали. Мы хотим делать картину об академике Козыреве, потому что непонятно, каким образом Козырев создал теорию времени, и именно он был научным руководителем Бориса Стругацкого, и именно он прототип Саула Репнина, потому что все знали, что Козырев был в заключении в Норильске и каким-то образом он там выжил, хотя все знали, что он погибает. Но как-то перелетел на два дня, спасся и вернулся (хотя у Стругацких он гибнет), но, в общем, идеи Козырева это вдохновляют. Прологом «Попытки к бегству» был рассказ 1967 года о тридцать седьмом годе. Вот о Козыреве мы говорили и пришли к выводу такому, что тогдашняя реальность была настолько иррациональна, настолько не стыковалась с традиционными представлениями, что заставляла людей создавать всеобщие теории всего. Это «Роза Мира» Андреева, это теория пассионарности Гумилева, это теория «густот» и «пустот» Панина, это многие недодуманные концепции Солженицына (его концепция русской истории со Столыпиным в центре, мне кажется, тоже одной из таких утопических, но близоруких, хотя и по-своему очаровательных теорий).
У людей возникала потребность — помните, как возникала в 1938 году потребность написать о визите нечистой силы (или чистой силы) — создать новую теорию, которая бы объясняла этот чудовищный зигзаг. И поэтому «Роза Мира» вписывается в этот ряд. Надо понимать, что «Роза Мира» — это гениальное фэнтези, а не только историософское, филологическое, мировоззренческое сочинение. Я не думаю, что это духовидение; я думаю, что это гениальная метафора, которую Даниил Андреев действительно придумал. Хотя, возможно, он и переживал какой-то духовидческий опыт, во всяком случае, все, что там сказано о посмертном бытии,— я думаю, это до некоторой степени метафора, как и Шрастры, все эти таинственные страшные времена.